К идентификации героини "Пятистопных ямбов"

Обсуждения, споры, вопросы и т.п.
А. Немировский

К идентификации героини "Пятистопных ямбов"

Сообщение А. Немировский » 01 июл 2009, 17:48

Один из авторов этого форума, Елена из Питера, в 2007 г. поддержала мнение О.Н. Высотской и ее сына от Гумилёва Ореста Высотского о том, что героиней "Пятистопных ямбов" является именно Высотская, а не Ахматова (хотя последняя всегда считала героиней "Ямбов" себя).

Я хотел бы привести подробные соображения в пользу идентификации ее с Высотской. Сами «Пятистопные ямбы» общеизвестны. Первая их редакция была сдана в «Аполлон» в начале 1913 года и предназначалась для его второго номера. На автографе этой редакции стоит надпись красным карандашом рукой С. К. Маковского: «Аполлон» № 2 набор петит» (арх. М. Л. Лозинского). Реально эта редакция была напечатана – с отбрасыванием последней строфы и несколькими заменами – не во втором, а в третьем номере «Аполлона» (вышел на рубеже марта-апреля 1913).

Вот сама эта редакция по автографу:


Пятистопные ямбы

Я помню ночь, как чёрную наяду,
В морях под знаком Южного Креста.
Я плыл на юг; могучих волн громаду
Взрывали злобно лопасти винта,
И встречные суда, очей отраду,
Брала почти мгновенно темнота.

О, как я их жалел, как было странно
Мне думать, что они идут назад
И не открыли бухты необманной,
Что дон Жуан не встретил донны Анны,
Что гор алмазных не нашел Синдбад
И Вечный Жид несчастней во сто крат.

Но проходили месяцы, обратно
Я плыл и увозил клыки слонов,
Картины абиссинских мастеров,
Меха пантер — мне нравились их пятна —
И то, что прежде было непонятно,
Презренье к миру и усталость снов.

Я молод был, был жаден и уверен,
Но дух земли молчал, высокомерен,
И умерли слепящие мечты,
Как умирают птицы и цветы.
Теперь мой голос медлен и размерен,
Я знаю, жизнь не удалась… — и ты,

Ты, для кого искал я на Леванте
Нетленный пурпур королевских мантий,
Я проиграл тебя, как Дамаянти
Когда-то проиграл безумный Наль.
Взлетели кости, звонкие, как сталь,
Упали кости — и была печаль.

Сказала ты, задумчивая, строго:
— «Я верила, любила слишком много,
А ухожу, не веря, не любя,
Но пред лицом Всевидящего Бога,
Быть может, самоё себя губя,
Навек я отрекаюсь от тебя». —

Твоих волос не смел поцеловать я,
Ни даже сжать холодных, тонких рук,
Я сам себе был гадок, как паук,
Меня пугал и ранил каждый звук,
И ты ушла, в простом и тёмном платье,
Похожая на древнее Распятье.

Я не скорблю. Так было надо. Правый
Перед собой, не знаю я обид.
Ни тайнами, ни радостью, ни славой
Мгновенный мир меня не обольстит,
И женский взор, то нежный, то лукавый,
Лишь изредка меня во сне томит.

Лишь изредка надменно и лукаво
Во мне кричит ветшающий Адам,
Но тот, кто видел лилию Хирама,
Тот не грустит по сказочным садам
И набожно возводит стены храма,
Угодного земле и небесам.

Нас много здесь собралось с молотками,
И вместе нам работать веселей,
Одна любовь сковала нас цепями,
Что адаманта твёрже и светлей,
И манит белоснежными крылами
Каких-то небывалых лебедей.

Нас много, но одни во власти ночи,
А колыбель других ещё пуста,
О тех скорбит, а о других пророчит
Земных зелёных вёсен красота,
Я ж — прошлого увидевшие очи,
Грядущего разверстые уста.

Всё выше храм, торжественный и дивный,
В нём дышит ладан, и поёт орган.
Сияют нимбы. Облак переливный
Свечей, и солнце — радужный туман.
И слышен голос мастера призывный
Нам, каменщикам всех времен и стран.

Мне золочёный стиль вручил Вергилий,
А строгий Дант — гусиное перо,
И мне не надо ангельских воскрылий,
Чужое отвергаю я добро,
Я лилия простая между лилий,
Средь серебра я только серебро.


Опубликован в "Аполлоне" этот текст был без послелней строфы и еще с несколькими правками. Во время Первой мировой войны "Аполлоновский" текст был радикально переработан и напечатан в новом виде, с посвящением М. Лозинскому, в сборнике «Колчан» (вышел в декабре 1915, посвящен Татьяне Адамович [ее роман с Гумилевым продолжался около двух лет, с января 1914 года по декабрь 1915; закончился он как раз около момента выхода «Колчана» без какого-либо резкого разрыва. В 1914 Гумилев и Адамович предполагали заключить брак, для чего Гумилев должен был осуществить развод с Ахматовой. Он ее о разводе и попросил; по ее позднейшему рассказу, она сразу согласилась, однако поставила условием, чтобы Лев Гумилев был оставлен при ней. На это не согласился уже Николай Гумилев, и проект их развода в стадию практического воплощения так и не перешел]). Лозинский очень дорожил этим посвящением.

О ком идет речь в этом стихотворении, и, прежде всего, когда оно было написано?

Ахматова утверждала в разговорах с Лукницким, что в общем оно было написано еще в 1912 в Царском селе (материалы Лукницкого: «1912 - Написано в Царском Селе стихотворение "Пятистопные ямбы") и относится именно к ней, Ахматовой. На автографе журнальной редакции, лежащем в архиве Лозинского, стоит дата «1912—1915», согласующаяся с этими словами Ахматовой. Однако проставлена эта дата была, разумеется, постфактум – автограф был сдан в «Аполлон» в 1913, тогда же напечатан, и подписать его 1912-1915 автор при этом не мог. Кто именно эту дату проставил и на чем он при этом основывался – неизвестно; сам автограф оказался в архиве Лозинского (которому и была посвящена «Колчанная» редакция ямбов), и вполне может быть, что он эту дату и проставил, себе для памяти, после выхода «Колчана», опираясь на свидетельство самого Гумилева – однако уверенности в этом нет.

Независимо от этого, Ахматова, как упоминалось, всю жизнь утверждала, что «Пятистопные ямбы» говорят именно о ней (хотя никогда не поясняла, какой именно эпизодимелся в них в виду), и это мнение прочно утвердилось в литературе. Эту версию активно поддержал Маковский, редактор «Аполлона», в своих поздних воспоминаниях о Гумилеве («Николай Гумилёв по личным воспоминаниям», - но в таком виде и с такой аргументацией, которые не выдерживают критики. Маковский пишет о времени после рождения Льва Гумилева (осень 1912):

«…После родов Анна Андреевна стала готовить к печати «Белую стаю» и вновь уединилась, а он выхлопотал себе командировку от Академии Наук — возглавляющим Этнографическую экспедицию на Сомали. Но оставаться долго без влюбленности Гумилёв не мог, и «случай» послал ему опять несчастливую любовь, девушку не менее красивую и умственно-яркую, чем прежние любви — Татьяну Александровну А[дамович]. Не берусь утверждать, что увлечение было взаимно… Во всяком случае, опять, в третий раз, через Париж и Марсель, Гумилёв отправился в африканское странствие.
«1913 год был решающим в судьбе Гумилёва и Ахматовой, — говорил Н. Оцуп в своей книге „Литературные очерки“, — она пережила сильное чувство к знаменитому современнику с коротким звонким именем». Это тоже вымысел. «Аполлон» не мог бы не знать, если бы что-нибудь подобное было. Ахматова только один раз зашла к Блоку по делу и об этом свидании написала стихи. Если в этот «решающий год» увлекалась кем-нибудь, то не «современником с коротким звонким именем». Она расставалась с мужем покорно и скорбно.
Вдали от жены и сына, в это путешествие, окончившееся для него неблагополучно, малярией, Гумилёв как будто стосковался по жизни «дома», и не без волнения поспешил в Слепнево. Но тут определенно выяснилось, что разрыв наступил. В одном из наиболее ярких своих стихотворений — «Пятистопные Ямбы» («Колчан») он так признается в своей печали от разрыва с женой:

Ты, для кого искал я на Леванте
Нетленный пурпур королевских мантий,
Я проиграл тебя, как Дамаянти,
Когда-то проиграл безумный Наль,
Взлетели кости, звонкие, как сталь,
Упали кости — и была печаль.

Сказала ты, задумчиво и строго:
«Я верила, любила слишком много,
А ухожу, не веря, не любя,
И пред лицом Всевидящего Бога,
Быть может, самое себя губя,
Навек я отрекаюсь от тебя.

Твоих волос не смел поцеловать я,
Ни даже сжать холодных, тонких рук.
И сам себе был гадок, как паук,
Меня пугал и мучил каждый звук,
И ты ушла, в простом и темном плать
Похожая на древнее распятье.

Наступило лето 1914 года» и т.д.

Маковский не вел хроник личной жизни Гумилева и других своих авторов, и потому в своем приведенном построении без всякого злого умысла напутал очень многое, можно сказать – всё. «Пятистопные ямбы» никак не могли отражать события, имевшие место после возвращения Гумилева из африканского путешествия 1913 года, поскольку и сданы в «Аполлон», и опубликованы были до этого путешествия (оно продолжалось с марта по сентябрь). Далее, с Татианой Адамович Гумилев познакомился только в январе 1914, и, соответственно, никакого отношения к его африканскому путешествию 1913 года его увлечение ей (более чем взаимное) не имело. Короче, тут искажено все.

Между тем на роль героини «Пятистопных ямбов» претендовала (если это можно назвать «претензией» - в отличие от Ахматовой, она никогда не предназначала свое понимание «Ямбов» для распространения в обществе, и, в частности, не делилась им с самой Ахматовой) и совершенно иная женщина – Ольга Высотская. Познакомился с ней Гумилев 13 января 1912 года, роман между ними падает на рубеж 1912-1913 года (впрочем, точно неизвестно, когда он начался), в октябре 1913 у Высотской родился сын от Гумилева (Орест Высотский, 1913-1992) однако к тому моменту роман из был давно закончен – уже хотя бы потому, что в начале апреля Гумилев уехал на полгода в Африку.

В материалах Лукницкого о «Трудах и днях» Гумилева (опубликованы, наконец, в: Вера Лукницкая. Любовник.Рыцарь.Летописец.Три сенсации из Серебряного века.) зима 1912-1913 освещается так:

« 1912 -- 1913
Написано стихотворение "Я молчу -- во взорах видно горе".
[сообщила] А. А. Ахматова
Примечание. В 1920 -- 1921 гг. Н. Гумилев посвятил это стихотворение О.Н. Арбениной.

1912 -- 1913 Зима
Встречи с Адой Аркадьевной Р. (Губер) -- главным образом в "Бродячей собаке".
[сообщили] А. А. Губер и др.

1912 -- 1913 Зима
Встречи с О. Высотской и Амосовой. Переписка с Амосовой.

1912 -- 1913 Зима
Написано стихотворение "В ночном кафе мы молча пили кьянти", посвященное О. Высотской.
[сообщила] А. А. Ахматова»

Существенно больше дошло от самих Высотских. Цитирую встречавшегося с Орестом Высотским Евгения Степанова (Университет Торонто) «Неакадемические комментарии — 3» (сетевая публикация, http://gumilev.ru/biography/54/ ):

«Из автографов Гумилева в папке [в материалах Высотского] был только один, однако тоже непосредственно относящийся к теме данных «Комментариев»: посланная из Константинополя в Москву, в апреле 1913 года, открытка матери Ореста Ольге Николаевне Высотской, с сонетом «В ночном кафе мы молча пили кьянти…» [*]. Во второй вечер у Высотских я не столько изучал документы, сколько расспрашивал, как они попал в Кишинев, о его матери и пр. Убежден, что полученные тогда от Высотского ответы (записанные мною в сохранившуюся тетрадь) и есть его подлинная история. Спустя несколько лет, когда Орест Николаевич «вышел на арену» и начал давать многочисленные интервью, его ответы существенно отличались от тех, что он диктовал мне тогда. Это и понятно — человек начал создавать романтическую легенду, увенчанную, уже после его смерти, выходом книги «Николай Гумилев глазами сына» (Орест Высотский. Николай Гумилев глазами сына. М., Молодая гвардия, 2004). Пользоваться ею в качестве сколько-нибудь достоверного источника информации, на мой взгляд, совершенно бессмысленно. При жизни Высотский успел опубликовать лишь одну главу из книги — заключительную — в журнале «Кодры. Молдова литературная», 1991, №9, с.160-182, — изумляющую версию, не имеющую никакого отношения к действительности (в книге, к счастью, все же слегка переработанную).
Поэтому привожу выписки из своей тетради с данными биографического характера по интересующей нас теме, с некоторыми дополнениями из других источников:
Орест Николаевич Высотский родился 26 октября (по н. ст.) 1913 года в Москве. Его мать — Ольга Николаевна Высотская (18.12.1885, Москва — 18.01.1966, Тирасполь). (…) Краткая «Автобиография» О.Н. Высотской (без упоминания Гумилева) опубликована в «Ежегоднике Пушкинского дома» за 1970 год (Наука, 1971). Ольга Николаевна была близка к театральным кругам Москвы, затем Петербурга. В Москве познакомилась с Б.К.Прониным. Участвовала в спектаклях, поставленных Н.Н.Евреиновым, В.Э. Мейерхольдом, участвовала в спектаклях «Дома интермедий», «Старинного театра», студии В.Мейерхольда и др. 31 декабря 1911 года на Михайловской площади, д.5, в Петербурге открылся учрежденный Б.Прониным подвал-кабаре «Бродячая собака». О.Н. Высотская была постоянной посетительницей, и именно там, 13 января 1912 года, на заочном чествовании К. Бальмонта (25 лет поэтической деятельности) она познакомилась с Гумилевым. Орест Николаевич показал мне полный текст ее неопубликованных воспоминаний. Вот выписки из них: «…Когда стали приходить посетители, Алиса Творогова (приятельница Высотской) сказала мне: «Смотри! Кто это расписывается в «Свиной книге?» Кто-то новый…» Когда этот кто-то отошел — я посмотрела: Н.Гумилев. И рядом было написано кем-то из его приятелей: «Великий Синдик Гу — поставил точку на лугу». (…) После всех выступлений Зноско-Боровский познакомил меня и Алису с Гумилевым. Николай Степанович устроился за нашим столиком. Он рассказал нам о своей [намечающейся] поездке в Абиссинию. Летом я получила из Константинополя от Гумилева открытку с посвященным мне сонетом. Этот сонет был потом напечатан в сборнике «Колчан«…» (Открытка опубликована в томе писем ПСС-8, №126).
Короткий роман между ними имел последствия: 26 октября 1913 года у Ольги Николаевны, в Москве, родился сын Орест. Судя по всему, о его существовании сам Гумилев так никогда и не узнал [гипотетическое заключение Евгения Степанова, ср. ниже]. Замуж О.Н.Высотская ни разу не выходила, отчество сына — по усыновившему его ее родному брату Николаю Николаевичу Высотскому. О своем происхождении Орест узнал только в 1937 году. В том же году Ольга Николаевна познакомила его с братом. По прозвучавшему в Кишиневе его собственному признанию, мать ему практически ничего не рассказывала о Гумилеве. Сказала лишь: долго была уверена, что Николай Степанович остался за границей. О том, что Гумилев расстрелян, Ольга Николаевна впервые случайно услышала только в 1924 году, когда жила в Курской губернии. Поэтому, повторюсь, содержание опубликованной недавно [в 2004] книги Ореста Высотского «Николай Гумилев глазами сына» представляет собой, в большей своей части, либо вольный пересказ всевозможных слухов и чужих воспоминаний, либо неудержимый полет фантазии автора. Что касается Ольги Николаевны, то в воспоминаниях она пишет: «В 1913 году я по семейным обстоятельствам [то есть в связи с беременностью] уехала из Петербурга. Вся моя дальнейшая театральная жизнь проходила в провинции».

[*«Сонет», без посвящения — на открытке, адресованной О. Н. Высотской (почтовый штемпель Москвы: «18.4.13») (собрание О. Н. Высотского, Кишинёв; фотокопию см.: «Огонёк». 1987, № 14. С. 21)]

Эти сведения можно дополнить по очерку Ореста Высотского «Семейная хроника Гумилевых», опубликованному в: Николай Гумилев. Золотое Сердце России. Сочинения [далее ЗлСР]. Кишинев, 1990. С. 699-729. Информацию об Ольге Высотской, содержащуюся там, я считаю вполне достоверной именно потому, что она очень скупа и НЕ соответствует «расцвеченному» повествованию, вышедшему в 2004; придумывать то, что было опубликовано в 1990, было бы просто излишне, потому что это «что-то» практически ничего не добавляет к и без того нам известному, почти совершенно лишено деталей и полностью соответствует тому, что писал Евгений Степанов о признании Высотского («По прозвучавшему в Кишиневе его собственному признанию, мать ему практически ничего не рассказывала о Гумилеве»). Практически ничего – это не совсем ничего, и именно это «не совсем ничего», но и не более, мы находим в «Семейной хронике», где содержится и такая констатация Ореста Высотского (полностью отвечающая его «признанию» Степанову): «Мне неизвестно, что произошло между моей матерью и Николаем Степановичем, но по некоторым намекам могу догадаться, что мама первая порвала связь, чем-то обиженная, хотя всю жизнь продолжала любить Гумилева» (ЗлСР: 721).

К бесспорным сведениям, и без того приведенным Евгением Степановым, обсуждаемый очерк Ореста Высотского добавляет только две подробности:
- что мать говорила ему, что в конце концов известила Гумилева о рождении сына и получила от него ответ, где он обещал, что приедет их навестить осенью 1914 года. Война все это аннулировала. (ЗлСР: 721) (Тот факт, что это изложение не приписывает Гумилеву никаких более романтических и далеко идущих планов, чем этот приезд, убеждает меня в достоверности сообщения Высотского: придумывать в качестве компенсации нужно было бы что-нибудь более яркое; да и как еще мог бы Гумилев отреагировать на подобное известие, нежели чем изъявлением намерения когда-нибудь в обозримом будущем повидать своего сына и его мать?)
- и что «до конца своей жизни она [Ольга Высотская] верила, что строфы из «Пятистопных ямбов» относятся к ней и порой плакала, перечитывая их в «Аполлоне» » (ЗлСР: 722).
Опять-таки, и этот момент представляется вполне достоверным (не то, что «Ямбы» относятся непременно к ней, а то, что она в это верила).

Использование данных Ореста Высотского в «гумилевоведении» справедливо почитается за шаг, более чем уязвимый по определению. Однако, повторим, повествование Высотского в «Семейной хронике» характерно именно тем, что 1) не представляет практически никакой более романтической и подробной картины, чем та, что известна и без него; 2) неизмеримо скупее, чем позднейшие версии Высотского; 3) содержат прямую констатацию крайней малоинформированности автора об отношениях его матери и Гумилева – признание того, что ему о решающем этапе их отношений просто «неизвестно» (с.721, см. выше); 4) весь сюжет о Высотской занимает в «Хронике» совершенно маргинальное место, роль ее в жизни Гумилева автор не преувеличивает; 5) основой написания большей части «Хроники», по заявлению Высотского, являются записки сводной сестры Гумилева Сверчковой (с.699), которые у него действительно были. Для мифотворчества все эти пять пунктов совершенно не подходят, и в самом деле, когда он им стал заниматься, картины у него получились куда более яркие и увлекательные.

Для нашей темы из всего этого можно извлечь следующее: Ольга Высотская была уверена - или по крайней мере говорила так сыну – что «Ямбы» относятся к ней, однако никогда не распространяла этих сведений (и рассказов о своей связи с Гумилевым вообще; об этом ее молчании хорошо известно и независимо). Кроме того, разрыв между ней и Гумилевым, о котором она скупо дала знать сыну, - если доверять всему сообщению об этом - должен падать на промежуток между серединой января 1913 (учитывая рождение Ореста в октябре 1913) и отъездом Гумилева в африканское путешествие в марте того же 1913 года.

Итак, в действительности мы имеем дело с двумя претендентками: Ахматовой и Высотской. Сам Орест Высотский, комментируя мнение своей матери о ее роли в «Ямбах», склоняется, разумеется, в пользу этого мнения, но не берет на себя категорических заявлений на этот счет (с. 722).

Посмотрим сами, что тут наиболее вероятно. Прежде всего, поскольку «Ямбы» были сданы в «Аполллон» еще до отплытия Гумилева в африканское путешествие 1913 года, все слова о «Леванте», плавании на юг, морях под знаком Южного Креста и пр. в «Ямбах» могут относиться только к предыдущему африканскому путешествию – полгугодовому путешествию 1910/11 гг., из которого Гумилев вернулся в СПб 25 марта 1911.

Теперь изложим события соответствующих лет:

окт.1910-март 1911 – африканское путешествие Гумилева, отраженное в «Ямбах».

1911-1912 - по возвращении Гумилев и Ахматова поддерживают и формально, и фактически семейные отношения (во всяком случае в конце 1911 – начале 1912 года – коль скоро осенью 1912 рождается Лев Гумилев). Согласно самой Ахматовой, с одной стороны, «скоро после рождения Лёвы мы с Н.С. Гумилевым дали друг другу полную свободу и перестали интересоваться интимной стороной жизни друг друга» (Ахматова, Собр. Соч. Эллис Лак. 5: 118), с другой – «физически близки» с Гумилевым они были «до 14 года – вот так приблизительно. До Тани Адамович».

осень 1912 – рождение Льва Гумилева

1912 – написание некоего ядра «Пятистопных ямбов» по заявлению Ахматовой и анонимной позднейшей подписи-дате на журнальном автографе «Ямбов» (архив Лозинского).

зима 1912-1913 – роман Гумилева и Высотской (очевидно, уже в рамках той самой «полной взаимной свободы», о которой говорила Ахматова)

[первый квартал 1913 – разрыв Гумилева и Высотской по ее инициативе – если доверять внутрисемейным «намекам» самой Высотской // сообщению о них Ореста Высоцкого]

первые два месяца 1913 – Гумилев

март 1913 – отъезд Гумилева в полугодовое африканское путешествие 1913 года.

рубеж 1913-1914 – фактическое прекращение супружеских отношений Гумилева и Ахматовой.


Какие аргументы существуют на этом фоне для отождествления героини «Ямбов»? При ответе на этот вопрос следует иметь в виду, что по ходу их создания – а оно растянулось в итоге на три года – Гумилев эту героиню мог и «переназначать», связывая первые замыслы сюжета «Ямбов» с одним персонажем, а дальнейшие стадии существования этого сюжета – с другим.
В остальном следует, очевидно, учитывать следующие соображения:

1) Строфы «Я молод был, был жаден и уверен, Но дух земли молчал, высокомерен, И умерли слепящие мечты, Как умирают птицы и цветы. Теперь мой голос медлен и размерен, Я знаю, жизнь не удалась… — и ты, Ты, для кого искал я на Леванте Нетленный пурпур королевских мантий…» относиться на первый взгляд могут ТОЛЬКО к Ахматовой, поскольку в 1910-1911 году (а именно тогда происходило отраженное в «Ямбах» путешествие Гумилева на «Левант») «искать» что бы то ни было на Леванте он мог, казалось бы, только для Ахматовой: с Высотской он тогда еще и знаком не был.
Однако для него было вполне мыслимо реализовывать в стихотворении и тот мотив, что он, так сказать, предвосхищал встречу с еще неизвестной ему, но уже чаемой им героиней, и на Леванте «искал пурпур» на деле именно для нее – той, кто окажется (в будущем) достойна этого самого «пурпура». В конце концов, дословно-реального «пурпура» и чего бы то ни было похожего он там ни для кого не искал. Смысл этой строки примерно таков: «ты, для славы которой были призваны служить подножием мои левантийские подвиги» и т.д., - но такая «ты» может мыслиться читателем И как женщина, уже известная и близкая герою на момент совершения этих подвигов, И как женщина, которая на тот момент была лишь чаема и ожидаема им, а реально известна становится ему лишь впоследствии. «Ты в сновиденьях мне являлся, и я во имя тебя, еще неизвестного мне в реальной жизни, но уже предузнанного мною и предназначенного мне, совершаю нечто достойное (иногда даже не зная, что делаю это именно для тебя)» – это весьма обычный романтический мотив (он реализован, например, Татьяной в послании к Онегину), и исключать именно такой смысл обсуждаемых строк «Ямбов» невозможно.

2) Датировка первого замысла «Ямбов» 1912 годом потребует считать, что героиня их (или этого самого первого их замысла) – Ахматова, так как в 1912 разрыв Гумилева и Высотской еще не состоялся; но сама эта датировка не вызывает полной уверенности, смю выше. С другой стороны, и сомневаться в ней прямых оснований нет.

3) Если считать, что героиня «Ямбов» в их «Аполлоновском» виде – Ахматова, то, откровенно говоря, будет совершенно непонятно, что же это за разрыв такой имеется в виду в «Ямбах» вообще (на это, кстати, обращает внимание Орест Высотский, ЗлСР: 722). После возвращения Гумилева из путешествия весной 1911 года никакого разрыва между ним и Ахматовой не было, и потом не было – вплоть до исхода 1913 года, когда прекратилась их физическая близость – но к этому моменту «Ямбы» были уже полгода как опубликованы.
«И ты ушла, в простом и тёмном платье, Похожая на древнее Распятье» - но Ахматова решительно никуда и ни в каком подобном смысле в 1911-1913 годах не уходила.

К Высотской все это отнести можно – разрыв между ней и Гумилевым имел место именно на том отрезке времени, на котором Гумилев закончил журнальный автограф «Ямбов» и сдал его в «Аполлон».

4) Сама строфа «Сказала ты, задумчивая, строго: — «Я верила, любила слишком много, А ухожу, не веря, не любя, Но пред лицом Всевидящего Бога, Быть может, самоё себя губя, Навек я отрекаюсь от тебя» - едва ли вяжется и с реальной Ахматовой, и в особенности с образом Ахматовой в лирике Гумилева. Последнее, что можно сказать о гумилевской Ахматовой – это что она слишком много верила ему и его любила; его лирика настаивает на прямо противоположном положении дел. Далее, менее всего и реальная, и гумилевская Ахматова (судя по абсолютно всему, что мы знаем о той и другой) могла бы высказать что-то вроде «Быть может, самоё себя губя, навек я отрекаюсь от тебя».

Связывать эту строфу с Высотской ничего не мешает.

5) Рифма «Дамаянти – Леванте» - наиболее запоминающаяся рифма, связанная с наиболее ярким образом «Ямбов» - всплывает у Гумилева также и в стихотворении «Ислам», которое он написал для Высотской еще до своего путешествия, примерно одновременно с «Ямбами», и отослал Высотской снова на открытке из самого путешествия. Дамаянти в «Исламе» - не персонаж, вовлеченный прямо в сюжетное действие, но некий знак наилучшей и благой женственности вообще. При этом лирический герой заявляет, что позиция его антагониста (фундаменталиста-мусульманина) выглядит жалким и напрасным способом распорядиться собой на фоне того («в тот час»), что «быть может, по легенде В зеленый сумрак входит Дамаянти».
«В зеленый сумрак входит Дамаянти» - имеется в виду, что Дамаянти легенды ради верности и любви своему мужу следует за ним, нищим изгнанником, на жизнь в джунглях («зеленый сумрак» и есть эти самые джунгли). Таким образом, Дамаянти здесь тоже (как и в «Ямбьх») наилучшая женщина и подруга, которая тоже «верит и любит много» и безвинно пострадала от своего возлюбленного- но только здесь (как и по легенде) она так и не уходит от героя, хотя тот тяжелейшим образом провинился перед ней. В «Ямбах» - уходит.
Едва ли эта перекличка образов обеих «Дамаянти» и смысловой нагрузки этих образов между «Ямбами» и «Исламом» может быть случайна. Вероятность их объединения в один «пакет», относящийся к одной и той же женщине («Ямбы» рисуют ее уход, «Ислам» ставит ей в пример такую же женщину, которая в сходных обстоятельствах все-таки НЕ ушла) не так уж и мала.


6) «Ямбы» сами по себе даже в журнальной редакции включают три-четыре совершенно разных компонента, связанных в буквальной степени на живую нитку:

-а) неудача самого африканского путешествия как попытки переродиться в подвиге и стать в итоге сверхчеловеком (такое перерождение - центральная идея раннего Гумилева, в преображенном виде вообще никогда его покидавшая).

- б) потеря героини по вине – и тяжелой вине (в рамках любовных счетов между ними)– самого героя.

- в) тем не менее герой не унывает (в полном противоречии с «я сам себе…»), а вводит совершенно новую жизненную программу и систему ценностей, в рамках которой обе названные утраты вовсе теряют важность. Герой был повинен перед героиней в рамках любовных счетов с «женским взором», но коль скоро теперь ему вообще «женские взоры» не нужны, то и счеты с ними теряют важность, и вина, существующая в рамках этих счетов – тоже. В рамках этих счетов герой БЫЛ (в прошедшем времени) гадок сам себе, выйдя за эти рамки и отвергшись соответствующих отношений в целом, герой чувство вины и стыда по этому поводу совершенно изживает, ему отныне просто «не до того».

- г) журнальный автограф включает и еще один компонент (выглядит он тут лишним и действительно был Гумилевым отброшен и в публикации не вошел) – смысл его опять-таки тот, что эта самая прошлая жизнь, с попытками стать сверхчеловеком и удерживать земную любовь – жизнь низшего порядка, герой же создан для иного, так что даже и самые лучшие ценности этой жизни низшего порядка для него суть «чужое добро», ныне им отвергаемое (знаком этого «добра» и являются ненужные ему отныне ангельские –очевидно, ангельские по меркам этого добра! – воскрылия) , и неудивительно, что в этой жизни низшего порядка – «серебре» - он и сам оказывался «только серебром», драгоценным, но мертвым и неотделимым от тщеславия и корысти металлом, - а живой лилией ему доступно стать, лишь отрекшись от этой низшей жизни «серебра» и вступив в товарищество «лилий».

Что здесь есть низшее счастье и призвание – «серебро», а что высшее –т.е. живые «лилии - это достаточно понятно в свете «Памяти» и общей перестройки идей Гумилева в начале 10-х годов. Низшее счастье связано с индивидуальной попыткой добыть личным подвигом славу, любовь и преображение в сверхчеловека для самого себя, высшее – с вступлением в товарищество людей, стремящихся своим общим подвигом добыть это преображение для всех и прежде всего для будущего (сами они едва ли обретут это преображение, они кладут свою жизнь на то, что оно станет доступным в будущем всем людям вообще).
В последней редакции «Пятистопных ямбов» именно этот компонент развернется в новую финальную часть всего текста
(И в рёве человеческой толпы,
В гуденьи проезжающих орудий,
В немолчном зове боевой трубы
Я вдруг услышал песнь моей судьбы
И побежал, куда бежали люди,
Покорно повторяя: буди, буди.
(… )
И счастием душа обожжена
С тех самых пор; веселием полна
И ясностью, и мудростью, о Боге
Со звёздами беседует она,
Глас Бога слышит в воинской тревоге
И Божьими зовёт свои дороги etc).


Для такого многокомпонентного произведения не было бы рискованно допустить и несколько этапов его создания, с достаточным изменением и смыслов, и персонажей от первого к последнему варианту.


7) «Ислам» с посвящением Высотской Гумилев отослал ей из Порт-Саида га открытке 18 апреля 1913 г., предпослав ему на этой открытке несколько строк: «Целую ручки и всегда вспоминаю, напишите в Порт-Саид в июле месяце, куда привезти шкуру. Н. Гумилев». За три месяца до того роман между ними был в разгаре (в октябре 1913 родился Орест Высотский, сын Гумилева). Сопоставляя с этим обстоятельством выражения, содержание и краткость процитированной записки, а также содержание самого «Ислама», - менее всего любовного, трудно не заключить, что отношения Гумилева и Высотской претерпели резкое изменение в степени близости. В свою очередь, если это так, то инициатором этой перемены могла быть только Высотская, так как, будь им Гумилев, он бы такой записки тоже не писал – в этом случае она, с ее «целую ручки и всегда вспоминаю», звучала бы откровенным издевательством над Высотской. Итак, для продолжающегося романа все письмо от 18 апреля слишком дистанцированно (не только по содержанию, но и по форме) и сухо, а для отношений, последовавших за романом, который прервал по своей инициативе сам Гумилев – и вовсе невероятно. Остается считать, что имело место отдаление по инициативе Высотской (но без тотального разрыва, с сохранением для Гумилева, по его самосознанию, возможности таких холодновато-предупредительно-галантных обращений к ней, каково было письмо от 18 апреля). Это отвечает сюжету соответствующей части «Пятистопных ямбов» и вообще подтверждает воспоминания О. Высотской в передаче ее сына.

8) Ахматова, как мы помним, связывала «Пятистопные ямбы» с собой, но, как выясняется, «в пакете» с передатировкой этого текста существенно более поздним временем. В своих заметках о Гумилеве от июля 1965 года Ахматова пишет: «Сколько раз он говорил мне о той «золотой двери», которая должна открыться перед ним где-то в недрах его блужданий, а когда вернулся в 1913 <году>, признался, что «золотой двери» нет. Это было страшным ударом для него (см. «Пятист<опные> ямбы». ».
Можно не сомнваться, что Ахматова не спутала дату того путешествия, в котором Гумилев пришел к выводу о том, что «золотой двери» преображения в сверхчеловека, которой он искал (очень любопытная концепция такого преображения родилась у него в 1902-1903 гг. на основе радикальной переработки ницшеанства, и он некоторое время полагал эту концепцию своим вкладом в мировую культуру, превосходящим вклад самого ницшеанства, буддизма и христианства: «говорит, что он один может изменить мир: „До меня были попытки… Будда, Христос… Но неудачные„ » ), для него, Гумилева, нет и не будет, - то есть что это было именно путешествие 1913 года. В самом деле, если бы к этому опустошительному для него выводу он пришел еще в предыдущем путешествии 1910-1911 года, то он не хлопотал бы в 1912 году о новом и не поехал бы в него в 1913.
Таким образом, получается, что Ахматова датирует «Пятистопные ямбы» временем после возвращения Гумилева из путешествия 1913 года – т.е. не ранее чем концом 1913-го. Тогда «Пятистопные ямбы» действительно могли бы (на первый взгляд) относиться к ней, так как в конце 1913 или начале 1914 в отношениях между ней и Гумилевым действительно пролегла существенная грань – прекратилась физическая связь между ними. Однако на деле «Пятистопные ямбы» были написаны существенно раньше, они и опубликованы были еще ДО гумилевского путешествия 1913 года, - и сама же Ахматова называла Лукницкому куда более раннюю дату написания «Ямбов» (1912 годом), которую Лукницкий бережно и сохранил. Конечно, к 1965 Ахматова давно забыла, что именно она говорила на эту тему Лукницкому, и передатировала «Ямбы» на конец 1913 – начало 1914 года.
Тот факт, что замечания Ахматовой о «Ямбах», включавшие ее утверждения о том, что героиней их является она (правда, она никогда ни единого слова не сказала и не написала ни о том, какой именно разрыв между ней и Гумилевым послужил сюжетной основой «Ямбов», ни вообще о каком-либо разрыве или резком расхождении между ними, имевшем место в подходящее для соотнесения с _истинной_ датировкой «Ямбов» - на фоне того, как подробно она комментировала биографическую канву своих отношений с Гумилевым и их отражение в его лирике, это молчание также очень показательно), включают также и перенос «Ямбов» сравнительно с реальностью на тот момент, когда между ними действительно пролегла некоторая существенная трещина, - является дополнительным соображением в пользу отведения отождествления героини «Ямбов» с Ахматовой.


* * *

По совокупности всех этих соображений мне кажется наиболее вероятным следующее:

- 1. Журнальная редакция «Ямбов» относится НЕ к Ахматовой, а к Высотской, и вызвана разрывом с ней, имевшим место около конца января – февраля 1913. Считая иначе, мы столкнемся с неразрешимыми проблемами, отраженными в пп. 3-4 выше. Перекличка роли Дамаянти в посвященном Высотской «Исламе» и в «Ямбах» ведет нас к тому же выводу.

- 2. Однако весьма возможно, что еще в 1912 году Гумилев сочинял некое ядро «Ямбов», где еще не было разрыва с героиней, но было, скажем, разочарование с ее стороны в герое и отчуждение от него, наложившееся на его собственное разочарование в возможности стать сверхчеловеком за счет преодоления себя в личном подвиге. Героиней такого ядра и должна была бы быть Ахматова. К ней же естественнее всего относить вероятный исходный замысел Гумилева при сочинении строки о том, как он добывал на Леванте для героини «пурпур», хотя эта строка читалась как осмысленная и при переадресации ее Высотской (см. выше, п.1).

- 3. Ахматова хорошо знала, что в журнальном и «Колчанном» виде текст «Ямбов» относиться к ней не может, так как строфы о героине с ней и ее отношениями с Гумилевым никак не вяжется. Отстаивание того тезиса, что «Ямбы» относятся именно к ней, было с ее стороны сознательным мифотворчеством в обычном ее духе.

Сергей Сербин
Сообщения: 753
Зарегистрирован: 10 янв 2007, 02:05
Откуда: Москва
Контактная информация:

Сообщение Сергей Сербин » 02 июл 2009, 12:15

Большое спасибо!

Одна фраза в тексте неожиданно обрывается, выделяю её:
Теперь изложим события соответствующих лет:

окт.1910-март 1911 – африканское путешествие Гумилева, отраженное в «Ямбах».

1911-1912 - по возвращении Гумилев и Ахматова поддерживают и формально, и фактически семейные отношения (во всяком случае в конце 1911 – начале 1912 года – коль скоро осенью 1912 рождается Лев Гумилев). Согласно самой Ахматовой, с одной стороны, «скоро после рождения Лёвы мы с Н.С. Гумилевым дали друг другу полную свободу и перестали интересоваться интимной стороной жизни друг друга» (Ахматова, Собр. Соч. Эллис Лак. 5: 118), с другой – «физически близки» с Гумилевым они были «до 14 года – вот так приблизительно. До Тани Адамович».

осень 1912 – рождение Льва Гумилева

1912 – написание некоего ядра «Пятистопных ямбов» по заявлению Ахматовой и анонимной позднейшей подписи-дате на журнальном автографе «Ямбов» (архив Лозинского).

зима 1912-1913 – роман Гумилева и Высотской (очевидно, уже в рамках той самой «полной взаимной свободы», о которой говорила Ахматова)

[первый квартал 1913 – разрыв Гумилева и Высотской по ее инициативе – если доверять внутрисемейным «намекам» самой Высотской // сообщению о них Ореста Высоцкого]

первые два месяца 1913 – Гумилев

март 1913 – отъезд Гумилева в полугодовое африканское путешествие 1913 года.

рубеж 1913-1914 – фактическое прекращение супружеских отношений Гумилева и Ахматовой.

А. Немировский

Сообщение А. Немировский » 02 июл 2009, 21:27

ой, прошу прощения - выпал каким-то образом конец фразы:

первые два месяца 1913 – Гумилев в течение этого промежутка завершает и сдает в "Аполлон" журнальный автограф "Ямбов".

Ольга Ершова
Сообщения: 28
Зарегистрирован: 23 мар 2009, 18:36
Откуда: Москва

Сообщение Ольга Ершова » 06 окт 2009, 15:26

Действительно,спасибо огромное. Почему-то это туманно было для меня.А вообще,как-то обидно за О.Высотскую.И уезжать ей пришлось из- за личных обстоятельств из Петербурга,и ни разу Н.С. сына не увидел.Так пусть стихи ее будут ..

ИванПолувеков
Сообщения: 329
Зарегистрирован: 19 июн 2009, 05:47
Откуда: Хакасия
Контактная информация:

Высотская - героиня "Ямбов"? Или героини рассматриваемых стихотворекний соответствуют прототипам?

Сообщение ИванПолувеков » 07 окт 2009, 10:48

Ай - Ай - Ай! Чем утешить хотите! Не пройдёт. Вся жизнь (дальнейшая) её (несмотря на слёзы) и Ореста - есть месть ЗА ОТКАЗ ГУМИЛЁВА ОТ НЕЁ.

А если перейти на чуть более серьёзный тон, то мне хотелось бы продлить разговор, начатый Немировским. Найдётся дюжины полторы пунктов, по которым я придерживаюсь противоположного мнения, чем он, но сейчас не до них. В срочном порядке в дополнение к 8+3 пунктам, отражающим вариативность образа героини, предлагаю ещё несколько соображений.

9. Рассматриваемые прототипы героини двух стихотворений (Ахматова и Высотская) - я бы отнёс к разным типам, не только по характеру, темпераменту, но и по мировоззрению. Жизнерадостная, лёгкая в обращении с людьми, смелая, пышущая здоровьем, энергичная Высотская, с одной стороны - и бледная, болезненная, задумчивая, строгая, впечатлительная, мнительная, ранимая, осмысливающая каждый свой шаг и шаг близких ей людей Ахматова. Характеристики героинь, содержащиеся в этих двух стихотворениях, соответствуют традиционному представлению об этих женщинах.
10. Переработка стихотворения "Пятистопные ямбы" не коснулась его темы, а свелась к успешной работе над многословием: из стихотворения были исключены строфы с темами, близкими к теме стихотворения. (В идеале акмеистическое стихотворение не выходит за пределы ОДНОЙ темы). Наличие побочных тем в стихотворении делает его менее поэтичным, неправильным, производящим на читателя меньшее впечатление (из-за размытости темы). Ахматова в разговорах с друзьями о стихах всегда подчёркивала, что краткость - это ГЛАВНОЕ свойство ститхотворения (и сама вкладывала огромное количество сил для выполнения этого правила), а от себя добавим и третью составляющую этого равенства, само собой разумеющуюся:
"Поэтично = правильно = кратко" .
Однако, одна фраза из исключённых строф ("Но тот, кто видел лилию Хирама, тот не грустит по сказочным садам, а набожно возводит стены храма, угодного земле и небесам") висела несколько лет у меня на стене в качестве некоего лозунга или идеала, а в окончательном варианте фразы для вывешивания на стену не нашлось.
11. Стихотворение "Ислам" гораздо труднее для восприятия, так как насыщено иносказаниями. К эзоповскому языку Гумилёв прибегает здесь из-за гораздо более щекотливой темы этого стихотворения: отказывать женщине, с которой БЫЛ в близких отношениях, прямым языком, открытым текстом, у джентльменов не принято.
Иносказания расшифровываются, например, так:
"Враг злейший христиан на всём Леванте". Бог - это любовь (в противоположность сексу). Христиане - поборники любви, как святого чувства. Враг христиан - противник концепции чистой, возвышенной, единственной любви. На Леванте - среди окружающих Гумилёва людей.
"Камень Кабы" - предмет поклонения. Фактически, она сказала (так, чтоб Гумилёв слышал): "Чего он молится на неё! Она давно уже влюблена в другого человека!"
А заключительные строки стихотворения, из-за того, что они отделены словом "потом", можно понимать и так, что "печаль" к ней пришла потом, не на вечере в "Бродячей собаке", а тогда, когда "мыши съели три волоска из бороды пророка", то есть, она опечалена отказом Гумилёва от неё, и даже задумавшись, не видит веских для этого причин ("мыши съели" - образное выражение, обозначающее явно неуважительную причину, когда что-то пропало).
Название стихотворения подчёркивает, что "иметь нескольких женщин" допустимо, возможно, терпимо, приветствуется только в Исламе, а для христианина (исповедующего Бог = любовь) это неприемлемо.
12. "Пятистопные ямбы" (со словами "и в рёве человеческой толпы, в гуденье проезжающих орудий...") не могли быть написаны раньше, чем ВСЕ читатели могли бы увидеть в этих СЛОВАХ начало 1-й мировой войны, точнее, вступление России в войну (естественно, эта фраза содержит иносказание, и на самом деле НИКАКОГО отношения к 1-й мировой войне не имеет. См. "О невнимательности"), а к этому времени Гумилёв совершил уже ВСЕ свои африканские путешествия.
13. Послесловие. "Переделать мир" может не сверхчеловек с мечом в руках (или в панцире железном; это, даже при первом рассмотрении - нелепость) и с мышцами Шварценэггера, а ПРОРОК. И Гумилёв своё обещание выполняет. Первая, подготовительная часть его работы закончена: его труды вышли из подполья. Осталось их прочитать,
"И от древа духа снимут люди
Золотые, зрелые плоды".
И гумилёв знал, ПОЧЕМУ предыдущие попытки (Будда, Христос) оказались неудачными.


Вернуться в «О творчестве»