"Мой враждующий друг"

Обсуждения, споры, вопросы и т.п.
Чеоненькова Ольга

"Мой враждующий друг"

Сообщение Чеоненькова Ольга » 02 фев 2011, 15:16

МОЙ ВРАЖДУЮЩИЙ ДРУГ…
( ВОИН И ДЕВА)

Они познакомились в канун гимназических новогодних балов, в самый разгар сезона катков, 24 декабря 1903 года. Это было в Царском Селе, городе муз, где оба жили тогда. Коле – 17, он гимназист Императорской Николаевской гимназии, уже чувствует себя поэтом: год назад дебютировал в тифлисской газете со своим романтическим стихотворением. Ане – всего 14, она удивительно хороша, грациозна, высокая, темноволосая, сероглазая. И, как потом вспоминала Анна Ахматова, «делала все, что полагалось в то время благовоспитанной барышне. Умела сложить по форме руки, сделать реверанс, учтиво и коротко ответить по-французски на вопрос старой дамы, говела на Страстной в гимназической церкви»…
Подруга детства Ахматовой Валерия Срезневская вспоминала: «Был чудесный солнечный день. Около Гостиного двора мы встретились с «мальчиками Гумилевыми»: Митей (старшим) – он учился в Морском кадетском корпусе, - и с братом его Колей…Я с ними была раньше знакома через общую учительницу музыки…
Аня ничуть не была заинтересована этой встречей, я тем менее, потому что с Митей мне всегда было скучно…
Но, очевидно, не так отнесся Коля к этой встрече. Часто, возвращаясь из гимназии, я видела, как он шагает вдали в ожидании появления Ани..Он специально познакомился с Аниным старшим братом Андреем, чтобы проникнуть в их довольно замкнутый дом. Ане он не нравился – вероятно, в этом возрасте девушкам нравятся разочарованные молодые люди, старше двадцати пяти лет, познавшие уже много запретных плодов и пресытившиеся их пряным вкусом. Но уже тогда Коля не любил отступать перед неудачами. Он не был красив – в этот ранний период он был несколько деревянным, высокомерным с виду и очень неуверенным в себе внутри… Роста высокого, худощав, с очень красивыми руками, несколько удлиненным бледным лицом, я бы сказала, не очень заметной внешности, но не лишенной элегантности… Говорил он чуть нараспев, нетвердо выговаривал «р» и «л», что придавало его говору совсем не уродливое своеобразие, отнюдь не похожее на косноязычие. Мне нравилось, как он читает стихи»…
Они встречались, катались на коньках, посещали вечера в ратуше, участвовали в благотворительном спектакле и даже побывали на нескольких спиритических сеансах. Их роднила любовь к Царскому Селу и нелюбовь царскоселов – к ним.
Гумилев мог увлечь интересным разговором, он много читал, прекрасно знал современную поэзию, французских символистов, в нем рано проявилось мужское обаяние и желание властвовать, побеждать: «Николай» означает «победитель».
Анна же не испытывала особого интереса к долговязому подростку. Срезневская рассказывает, что иногда они намеренно избегали встреч с этим чопорным, старомодным юношей. В 1905 г. он сделал Анне первое предложение, которое, конечно, не было принято. В отчаянии Николай пытается покончить с собой. Напуганная Анна рассорилась с ним, и они перестали встречаться. И только когда семья Горенко распалась и Анна вместе с матерью уехала в Евпаторию, покинув любимое Царское, оставив там человека, в которого была безответно влюблена, она смогла оценить верность, благородство, настойчивость Николая и поняла, что он значит для нее. Оставались письма, тоска, занятия в гимназии (Анна будет жить в Киеве у родственников и учиться в Фундуклеевской гимназии).
А Николай уже автор первого сборника «Путь конквистадоров», экземпляр которого он послал в Евпаторию, но не Анне, с которой был в ссоре, а другу Андрею, ее брату. Стихи этого сборника хранят ее образ, такой желанный и мучительный.
Николай, окончив гимназию, отправляется в Париж, приют художников, музыкантов, поэтов. Он учится, много пишет, познает себя. Один из любимых афоризмов у почитаемого Ницше – это: «Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры. Поэтому хочет он женщины, как самой опасной игрушки?»
Однако ни Париж, ни новые знакомства и романы не отвлекают Николая от боли неразделенной любви. В конце 1906 г. Анна вдруг решила написать ему письмо после долгого молчания, а он вновь делает ей предложение. Началась переписка. Николай посылает книги, советует, что читать, проявляет интерес к ее творчеству. Жизнь в Киеве для нее тягостна, рядом чужие, подчас грубые люди. Жажда понимания и участия заставили, видимо, Анну по-иному взглянуть на чувство Николая. В письме к С.Штейну, мужу сестры, от 2 февраля 1907 г. она объясняет: «Я выхожу замуж за друга моей юности Николая Степановича Гумилева. Он любит меня уже три года, и я верю, что моя судьба быть его женой. Люблю ли его, я не знаю, но кажется мне, что люблю. Помните у Брюсова:
Сораспятая на муку,
Враг мой давний и сестра,
Дай мне руку! Дай мне руку!
Меч взнесен. Спеши. Пора.
И я дала ему руку, а что было в моей душе, знает Бог и Вы, мой верный, дорогой Сережа». Она просит адресата прислать стихи Гумилева: «Я совсем не знаю, что и как он теперь пишет, а спрашивать не хочу».
В следующем письме Анна сообщает: «Мой Коля собирается, кажется, приехать ко мне – я так безумно счастлива. Он пишет мне непонятные слова, и я хожу с письмом к знакомым и спрашиваю объяснение. Всякий раз, как приходит письмо из Парижа, его прячут от меня и передают с великими предосторожностями. Затем бывает нервный припадок, холодные компрессы и общее недоумение. Это от страстности моего характера, не иначе. Он так любит меня, что даже страшно. Как вы думаете, что скажет папа, когда узнает о моем решении? Если он будет против моего брака, я убегу и тайно обвенчаюсь с Nikolas». В другом письме она признается: «Я совсем пала духом, не пишу Вале и жду каждую минуту приезда Nikolas. Вы ведь знаете, какой он безумный, вроде меня». С этим замужеством Анна связывала надежду на возвращение в дорогое Царское и возможность попасть в Петербург, где кипела литературная жизнь. В Царском Селе осталась неразделенная любовь, которая, как ей казалось, отравила ее. «Смогу ли я снова начать жить? Конечно, нет! Гумилев – моя Судьба, и я покорно отдаюсь ей. Не осуждайте меня, если можете. Я клянусь Вам всем для меня святым, что этот несчастный человек будет счастлив со мной».
Однако Гумилев все не приезжает, и в мартовском письме Штейну Анна уже отстраненно и насмешливо вспоминает о нем в связи с изданием «Сириуса», где впервые было напечатано ее стихотворение: «Зачем Гумилев взялся за «Сириус». Это меня удивляет и приводит а необычайно веселое настроение. Сколько несчастиев наш Микола перенес, и все понапрасну. Вы заметили, что сотрудники почти все так же известны и почтенны, как я? Я думаю, что нашло на Гумилева затмение от Господа. Бывает!» Тон насмешливый, пренебрежительный. Что-то произошло.
Только летом 1907 г. Гумилев приехал в Севастополь, где Анна гостила на даче, и снова сделал ей предложение. Он опоздал: Анна вновь отказала ему. Потом вспоминала: «Мы сидели у моря, дача Шмидта, летом 1907 г., и волны выбросили на берег дельфина. Н<иколай> С<тепанович> уговаривал меня уехать с ним в Париж – я не хотела». Так возникло стихотворение Гумилева «Отказ».
Царица иль, может быть, только печальный ребенок,
Она наклонялась над сонно вздыхающим морем.
И стан ее, стройный и гибкий, казался так тонок,
Он тайно стремился навстречу серебряным зорям.

Сбегающий сумрак. Какая-то крикнула птица,
И вот перед ней замелькали на влаге дельфины.
Чтоб плыть к бирюзовым владеньям влюбленного принца,
Они предлагали свои глянцевитые спины.

Но голос хрустальный казался особенно звонок,
Когда он упрямо сказал роковое: «Не надо»...
Царица иль, может быть, только капризный ребенок,
Усталый ребенок с бессильною мукою взгляда.
Она была больна свинкой и, стесняясь, прикрывала лицо до глаз. Гумилев, по ее воспоминаниям, просил открыть лицо: «Тогда я вас разлюблю». Анна Андреевна открыла, а он пошутил: «Вы похожи на Екатерину П». Но любить не перестал.
Он снова был отвергнут и узнал, что есть другой, что она не невинна. Отчаяние и боль опять толкнули его на попытку самоубийства, к счастью, не удавшуюся, но не последнюю. Стихи Гумилева этого периода, посвященные Анне, рисуют облик женщины-мучительницы, царицы Содома или царицы беззаконий, гиены, Влюбленной в дьявола. Ее облик в образе царицы Анны Комнены, своего рода византийской Клеопатры, восхитительно чувственный:
Прекрасны и грубы влекущие губы
И странно красивый изогнутый нос,
Но взоры унылы, как холод могилы,
И страшен раэбросанный сумрак волос.
Царица имеет магическую чувственную власть над юным поэтом или рыцарем, который гибнет, идя навстречу влекущему зову посланницы ада.
Ужас.
Я долго шел по коридорам,
Кругом, как враг, таилась тишь.
На пришлеца враждебным взором
Смотрели статуи из ниш.

В угрюмом сне застыли вещи,
Был странен серый полумрак,
И, точно маятник зловещий,
Звучал мой одинокий шаг.

И там, где глубже сумрак хмурый,
Мой взор горящий был смущен
Едва заметною фигурой
В тени столпившихся колонн.

Я подошел, и вот мгновенный,
Как зверь, в меня вцепился страх:
Я встретил голову гиены
На стройных девичьих плечах.

На острой морде кровь налипла,
Глаза зияли пустотой,
И мерзко крался шепот хриплый:
«Ты сам пришел сюда, ты мой!»

Мгновенья страшные бежали,
И наплывала полумгла,
И бледный ужас повторяли
Бесчисленные зеркала.
Несмотря на мучительную зависимость от этого чувства, Николай продолжает писать стихи, которые так и сыпятся, по его признанию в письме к В. Брюсову. «Огонь предприимчивости еще не погас, и я собираюсь писать все новые и новые журналы».
А в апреле 1908 г. Николай снова в Севастополе, снова делает предложение и снова получает отказ. Возвращают друг другу письма и подарки. Анна охотно все отдает, кроме чадры, подаренной Гумилевым. Он просит: «Не отдавайте мне браслеты, не отдавайте остального, только чадру верните». «А я сказала, что она изношена, что я не отдам ее»,- вспоминала потом Ахматова. Решили больше не переписываться и не встречаться. Позже в поэме Ахматовой «У самого моря» появится образ высокого сероглазого мальчика, которого героиня отвергла ради ожидаемого царевича.
Сероглаз был высокий мальчик,
На полгода меня моложе,
Он принес мне белые розы,
Мускатные белые розы,
И спросил меня кротко: «Можно
С тобой посидеть на камнях?»
Я смеялась: «На что мне розы?
Только колются больно!» – «Что же, -
Он ответил, - тогда мне делать,
Если так я в тебя влюбился».
И мне стало обидно: «Глупый! -
Я спросила: - Что ты – царевич?»
Это был сероглазый мальчик,
На полгода меня моложе.
«Я хочу на тебе жениться, -
Он сказал, - скоро стану взрослым
И поеду с тобой на север...»
Заплакал высокий мальчик,
Оттого что я не хотела
Ни роз, ни ехать на север. <...>
Ушел не простившись мальчик,
Унес мускатные розы,
И я его отпустила,
Не сказала: «Побудь со мною».
А тайная боль разлуки
Застонала белою чайкой
Над серой полынной степью,
Над пустынной, мертвой Корсунью.
Жизнь шла, Гумилев вернулся из Парижа, побывал Абиссинии, где окончательно излечился от суицида, окунулся в литературный мир Петербурга, замышляет издание ежемесячника. Круг литературных знакомств растет, выходит его сборник «Романтические цветы». Потом Гумилев говорил, что культурная жизнь Петербурга накануне войны была настолько высока, что просвещенная Европа казалась ему провинцией. Не только искусство волновало поэта, но и женщины всегда были в центре его внимания, Гумилев переживает одно увлечение за другим.
Брюсов, Анненский (их Гумилев считает своими учителями), Вячеслав Иванов с его знаменитой «башней» – все признали поэта как самостоятельного художника. Кажется, все крутится вокруг него.
Анна в Киеве, ничего не меняется в ее жизни. Она учится на курсах, пишет стихи. (Писать начала в 11 лет, «чудовищные стихи», по ее признанию.) Живет в крайней нужде, приходится мыть полы, стирать. Никаких надежд и перспектив, духовное одиночество – ее удел.
Вестей от Николая не было до января 1909 г. В это время в его стихах сложился образ Беатриче, который связывался в его представлении с Анной. Сам же Гумилев видел себя в роли Данте. Он просит о примирении свою непокорную возлюбленную, надеется на возможность «общей молитвы»:
Пощади, не довольно ли жалящей боли,
Темной пытки отчаянья, пытки стыда!
Я оставил соблазн роковых своеволий,
Усмиренный, покорный, я твой навсегда.

Слишком долго мы были затеряны в безднах,
Волны-звери, подняв свой мерцающий горб,
Нас крутили и били в объятьях железных
И бросали на скалы, где пряталась скорбь.

Но теперь, словно белые кони от битвы,
Улетают клочки грозовых облаков.
Если хочешь, мы выйдем для общей молитвы
На хрустящий песок золотых островов.
В мае он приехал а Люстдорф под Одессой, где жила Анна, ухаживал за ее больной матерью, стал уговаривать ехать с ним в Африку. Она отказалась. Отказала и в надеждах на руку и сердце.
О мучительной противоречивости их отношений она напишет:
И когда друг друга проклинали
В страсти, раскаленной добела,
Оба мы еще не понимали,
Как земля для двух людей мала,
И что память яростная мучит,
Пытка сильных – огненный недуг! –
И в ночи бездонной сердце учит
Спрашивать: о, где ушедший друг?
А когда, сквозь волны фимиама,
Хор гремит, ликуя и грозя,
Смотрят в душу строго и упрямо
Те же неизбежные глаза.
В этот его приезд она часто провожала его из Люстдорфа в Одессу, ехали на трамвае, Николай все спрашивал, любит ли она его. Анна ответила: «Не люблю, но считаю вас выдающимся человеком». Он улыбнулся и спросил: « Как Будда или Магомет?» И все же, несмотря на постоянные отказы Гумилеву, в ее стихах этого периода часто возникает образ «брата», в котором угадывался Николай:
И как будто по ошибке
Я сказала: «Ты...»
Озарила тень улыбки
Милые черты.
От подобных оговорок
Всякий вспыхнет взор...
Я люблю тебя, как сорок
Ласковых сестер.
А в ноябре того же года, когда Гумилев и его товарищи приехали в Киев с выступлениями, на артистический вечер «Остров искусств» пришла Анна. Весь вечер они провели вместе, после отправились в гостиницу «Европейская» пить кофе, и там Гумилев удивительно легко получил, наконец, согласие Анны Андреевны стать его женой. Окрыленный победой, он отправляется в новое путешествие по Абиссинии. Анна в его отсутствие напишет стихи с посвящением «Н.Г.»:
«Брат! Дождалась я светлого дня.
В каких скитался ты странах?»
«Сестра, отвернись, не смотри на меня,
Эта грудь в кровавых ранах».

«Брат, эта грусть – как кинжал остра,
Отчего ты словно далеко?»
«Прости, о прости, моя сестра,
Ты будешь всегда одинока».
Гумилев вернется в феврале 1910 г., едва застанет в живых отца. А на масленую неделю в Петербург приезжает Анна. Гумилев знакомит невесту с друзьями, но боится сообщать о помолвке: вдруг снова расстроится. Видимо, по-прежнему продолжается, несмотря ни на что, их поединок. У Гумилева появляются такие стихи:
Это было не раз.
Это было не раз, это будет не раз
В нашей битве, глухой и упорной:
Как всегда, от меня ты теперь отреклась,
Завтра, знаю, вернешься покорной.

Но зато не дивись, мой враждующий друг,
Враг мой, схваченный темной любовью,
Если стоны любви будут стонами мук,
Поцелуи – окрашены кровью.
25 апреля 1910 г. в селе Никольская Слободка под Киевом, в Николаевской церкви состоялось венчание Гумилева с Анной Горенко. Венчание было тихим, так как совсем недавно умер отец Гумилева. А родственники со стороны невесты даже не явились, что очень ее огорчило: они не ждали от брака ничего хорошего. А сама Анна?
В.Срезневская вспоминает, что незадолго до венчания «приехала Аня и сразу пришла ко мне. Как-то мельком сказала о своем браке, и мне показалось, что ничто в ней не изменилось; у нее не было совсем желания, как это часто встречается у новобрачных, поговорить о своей судьбе. Как будто это событие не может иметь значения ни для нее, ни для меня». Уезжая, Анна оставила подруге записку: «Птица моя, - сейчас еду в Киев. Молитесь обо мне. Хуже не бывает. Смерти хочу. Вы все знаете, единственная, ненаглядная, любимая, нежная. Валя моя, если бы я умела плакать. Аня». Будто шла на заклание...
В мае молодожены отправляются в заграничное свадебное путешествие. В Париже поселяются на ru Buonaparte, 10. Гумилев водит Анну по любимым местам: кафе Латинского квартала, музеи, зоологический сад, средневековое аббатство Клюни. Он часто пропадает в букинистических магазинах, отправил в Россию целый ящик книг. Анна открывала для себя действительный облик Гумилева: за внешней чопорностью и торжественностью она увидела его простоту и детскость. Ахматова рассказывала, как однажды в Париже она увидела бегущую толпу, а в ней Гумилев. На вопрос, зачем он бежит, Николай Степанович ответил, что ему было по пути и так быстрее. «Вы понимаете, - добавила Анна Андреевна, - что такой образ Николая Степановича, бегущего за толпой ради развлечения, немножко не согласуется с представлением о монокле, о цилиндре и о чопорности, - с тем образом, какой остался в памяти мало знавших его людей».
На обратном пути из Парижа в их вагоне оказался С. Маковский, издатель «Аполлона», друг Гумилева. Он вспоминал: «Анна Андреевна, хорошо помню, меня сразу заинтересовала, и не только как законная жена Гумилева, повесы из повес, у кого на моих глазах столько завязывалось и развязывалось романов «без последствий», но весь облик тогдашней Ахматовой, высокой, худенькой, тихой, очень бледной, с печальной складкой рта и атласной челкой на лбу (по парижской моде) был привлекателен и вызывал не то растроганное любопытство, не то жалость. По тому, как разговаривал с ней Гумилев, чувствовалось, что он полюбил ее серьезно и горд ею…».
Анне пришлось почему-то пересесть в другое купе. Там ехали немцы, которые тут же надели пиджаки, потому что перед ними была русская дама (при немке не надели бы). Один из немцев не спал и 8 часов смотрел на Анну Андреевну. Утром она рассказала об этом Гумилеву. Тот резонно ответил: «На Венеру Милосскую нельзя 8 часов подряд смотреть, а ведь ты же не Венера Милосская».
Брак не изменил привычек Николая Степановича: в сентябре этого же года он уезжает в Абиссинию, новый год встречает в русской миссии, в Россию вернулся в марте 1911 г. совершенно больным лихорадкой. Он представляет Анну на «башне» Вячеслава Иванова, вводит ее в литературный мир. Ахматову приняли благосклонно, называли в шутку Гумильвицей, восхищались ее красотой и стихами, приглядывались с любопытством к жене уже известного поэта, «повесы из повес». Сначала в ее стихах видели неизбежное подражание ему. Гумилев радуется творческим успехам жены, а ее творчество свидетельствует о духовном росте молодого поэта. Гумилев воспринимает это чудо рождения поэта с трогательной бережливостью, вопреки распространяющимся слухам, будто он завидует легкой славе своей жены, затирает ее. Ахматова вспоминала: «Вначале я действительно писала беспомощные стихи, что Николай Степанович и не думал от меня скрывать. Он действительно советовал мне заняться каким-нибудь другим видом искусства, например, танцами («Ты такая гибкая»)». Осенью 10 года, вспоминает дальше Ахматова, «стихи шли ровной волной… А тут и хвалить начали. На эти бешеные и бесстыдные похвалы я довольно кокетливо отвечала: «А вот моему мужу не нравится». Когда Гумилев вернулся из Африки, он спросил: «А стихи ты писала?» Я, тайно ликуя, ответила: «Да». Он попросил почитать, прослушал несколько стихотворений и сказал: «Ты поэт – надо делать книгу». Она же рассказывала, что стихотворение, напечатанное в «Сириусе», было значительно переработано Гумилевым.
Не столь безоблачны их взаимоотношения мужа и жены. Ахматова чувствует себя чужой в слаженном, традиционном быту дома Гумилевых, где хозяйничает Анна Ивановна, женщина волевая, имеющая влияние на детей. Анна Ивановна хорошо приняла невестку, молодым супругам отвели комнаты в царскосельском доме, где они могли в одиночестве придаваться любимым занятиям и творчеству. Однако что-то трудно все складывается. Анна грустит:
Он любил…
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
…А я была его женой.
А в стихах Гумилева этого периода вырисовывается тонкий психологический портрет, созданный несколькими штрихами, портрет мучительно любимой женщины, жестокой в своей власти над ним, убивающей его.
Женщина торжествует, потому что в бесстрашном мужчине-воине возбудила страх, она победительница.
У камина.
Наплывала тень… Догорал камин.
Руки на груди, он стоял один,

Неподвижный взор, устремляя вдаль,
Горько говоря про свою печаль:

«Я пробрался в глубь неизвестных стран,
Восемьдесят дней шел мой караван;

Цепи грозных гор, лес, а иногда
Странные вдали чьи-то города,

И не раз из них в тишине ночной
В лагерь долетал непонятный вой.

Мы рубили лес, мы копали рвы,
Вечерами к нам подходили львы,

Но трусливых душ не было меж нас.
Мы стреляли в них, целясь между глаз.

Древний я отрыл храм из-под песка,
Именем моим названа река,

И в стране озер пять больших племен
Слушались меня, чтили мой закон.

Но теперь я слаб, как во власти сна,
И больна душа, тягостно больна;

Я узнал, узнал, что такое страх,
Погребенный здесь в четырех стенах;

Даже блеск ружья, даже плеск волны
Эту цепь порвать ныне не вольны…»

И, тая в глазах злое торжество,
Женщина в углу слушала его.
Гумилева по-прежнему волнует тема гибели мужчины по вине женщины. Он создает стихи о Маргарите, которая придумала Фауста. Ахматова писала: «Мне в юности приснился странный сон, будто кто-то (правда, не помню кто) мне говорит: «Фауста вовсе не было – это все придумала Маргарита… А был только Мефистофель». Не знаю, зачем снятся такие страшные сны, но я рассказала мой сон Н. С. Он сделал из него стихи».
Продолжается их поэтический диалог – это уникальнейшее явление, когда, вопреки убеждению Гумилева, что «женщине с мужчиной никогда друг друга не понять», все же возникает разговор на равных: «Беатриче» отвечает «Данте» на его языке. Продолжается и перекличка их стихов, пусть не всегда в хронологическом порядке. В январе 1911 г. Анна Андреевна пишет свое знаменитое:
Сжала руки под темной вуалью...
«Отчего ты сегодня бледна?»
- Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот...
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.

Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
Здесь возникает не только образ женщины, чувствующей свою вину, но и четко рисуется узнаваемый облик ее страдающего возлюбленного.
Позже Гумилев напишет благородный ответ, в котором достойно и с пониманием примет раскаяние любимой:
«Ты совсем, ты совсем снеговая,
Как ты странно и страшно бледна!
Почему ты дрожишь, подавая
Мне стакан золотого вина?»

Отвернулась печальной и гибкой…
Что я знаю, то знаю давно,
Но я выпью, и выпью с улыбкой,
Все налитое ею вино.

А потом, когда свечи потушат,
И кошмары придут на постель,
Те кошмары, что медленно душат,
Я смертельный почувствую хмель…

И приду к ней, скажу: «Дорогая,
Видел я удивительный сон.
Ах, мне снилась равнина без края
И совсем золотой небосклон.

Знай, я больше не буду жестоким,
Будь счастливой, с кем хочешь, хоть с ним,
Я уеду далеким, далеким,
Я не буду печальным и злым.

Мне из рая, прохладного рая,
Видны белые отсветы дня…
И мне сладко – не плачь, дорогая, -
Знать, что ты отравила меня».
Став мужем, Гумилев вел прежний образ жизни, нисколько не сомневаясь, что Анна его поймет, что ее место в его жизни неоспоримо. Появляются стихи, свидетельствующие о том, как близки они к моменту истины, к пониманию друг друга, к духовному единству.
Тот другой.
Я жду, исполненный укоров:
Но не веселую жену
Для задушевных разговоров
О том, что было в старину.

И не любовницу: мне скучен
Прерывный шепот, томный взгляд,
И к упоеньям я приручен,
И к мукам горше во стократ.

Я жду товарища, от Бога
В веках дарованного мне
За то, что я томился много
По вышине и тишине.

И как преступен он, суровый,
Коль вечность променял на час,
Принявши дерзко за оковы
Мечты, связующие нас.
А она понимает, что женская суть ее вступает в противоречие с поэтическим призванием: за свой божественный дар она платит дорогой ценой. И будет платить. Она не может быть просто женой, даже если бы и хотела, не может. Еще она не может прощать то, что он изменой не считает…
Музе.
Муза-сестра заглянула в лицо,
Взгляд ее ясен и ярок.
И отняла золотое кольцо,
Первый весенний подарок.

Муза! Ты видишь, как счастливы все –
Девушки, женщины, вдовы…
Лучше погибну на колесе,
Только не эти оковы.

Знаю: гадая, и мне обрывать
Нежный цветок маргаритку.
Должен на этой земле испытать
Каждый любовную пытку.

Жгу до зари на окошке свечу
И ни о ком не тоскую,
Но не хочу, не хочу, не хочу,
Знать, как целуют другую.

Завтра мне скажут, смеясь, зеркала:
«Взор твой не ясен, не ярок…»
Тихо отвечу: «Она отняла
Божий подарок».
Стихи Гумилева этого 1911 года свидетельствуют, насколько жизнь его полна была ею. Он серьезно и глубоко изучает ее духовный мир, он чувствует, как непросто ей жить.
Из логова змиева.

Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал – забавницу,
Гадал – своенравницу,
Веселую птицу-певунью.

Покликаешь – морщится,
Обнимешь – топорщится,
А выйдет луна – затомится,
И смотрит, и стонет,
Как будто хоронит
Кого-то, - и хочет топиться.

Твержу ей: «Крещеному,
С тобой по-мудреному
Возиться теперь мне не впору.
Снеси-ка истому ты
В днепровские омуты,
На грешную Лысую гору».

Молчит – только ежится,
И все ей неможется.
Мне жалко ее, виноватую,
Как птицу подбитую,
Березу подрытую
Над очастью, Богом заклятую.
В последние годы жизни Ахматова будет вспоминать: «Самой страшной я становлюсь в «Чужом небе» (1912). Когда я в сущности рядом (влюбленная в Мефистофеля Маргарита, женщина-вамп в углу, Фанни с адским зверем у ног, просто отравительница, киевская колдунья с Лысой Горы) <...> Там борьба со мной! Не на живот, а на смерть!» Однако она не могла не заметить, что образ посланницы ада в стихах Гумилева этого периода просветляется, одухотворяется, вызывает сочувствие, а не отталкивает. Гумилев смог увидеть в этом браке не только благословение Божье, он понял уже тогда, насколько вечна, вне времени, даже, может быть, вне пола их духовная связь.
Вечное.
Я в коридоре дней сомкнутых,
Где даже небо тяжкий гнет,
Смотрю в века, живу в минутах,
Но жду субботы из суббот.

Конца тревогам и удачам,
Слепым блужданиям души…
О день, когда я буду зрячим
И странно знающим, спеши!

Я душу обрету иную,
Все, что дразнило, уловя.
Благословлю я золотую
Дорогу к солнцу от червя.
И тот, кто шел со мною рядом
В громах и кроткой тишине,
Кто был жесток к моим усладам
И ясно милостив к вине,

Учил молчать, учил бороться,
Всей древней мудрости земли, -
Положит посох, обернется
И скажет просто: «Мы пришли».
Несмотря на мимолетные увлечения и более серьезные романы, Гумилев чувствовал, насколько одухотворяюще воздействует на него этот брак и близость с Анной.
Она.
Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов,
Живет в таинственном мерцанье
Ее расширенных зрачков.

Ее душа открыта жадно
Лишь медной музыке стиха,
Пред жизнью, дольней и отрадной,
Высокомерна и глуха.

Когда я жажду своеволий
И смел и горд – я к ней иду
Учиться мудрой сладкой боли
В ее истоме и бреду.

Она светла в часы томлений
И держит молнии в руке,
И четки сны ее, как тени
На райском огненном песке.
Она не могла тогда ответить тем же пониманием и благодарностью. Гумилев это болезненно осознавал. Он уважает и трепетно хранит ее поэтическую самостоятельность, ее внутренний мир, этого же ждет от нее.
Ахматова напишет уже в конце жизни заметки о Гумилеве, чтобы защитить его от нечистоплотных мемуаристов и толкователей, и в этих заметках немного обозначит смысл того «вечного», что их объединяло: «Я не касаюсь тех особенных, исключительных отношений, той непонятной связи, ничего общего не имеющей ни с влюбленностью, ни с брачными отношениями, где я называюсь «Тот другой», который «положит посох, улыбнется и просто скажет: «Мы пришли». Для обсуждения этого рода отношений действительно еще не настало время». А Гумилев как-то скажет: «Ахматова такой значительный человек, что нельзя относится к ней только как к женщине».
Но тогда это заслонялось обидами, соблазнами богемной жизни, чувством вины и греховности, ведь и в ее стихах появляется некто с «глазами осторожной кошки», «мальчишка озорной». Весной 1911 г. она одна ездила в Париж, где встречалась с А. Модельяни. Гумилев все лето флиртует с дамами в Слепнево и серьезно влюблен в Машу Кузьмину-Караваеву. Литературное кафе «Бродячая собака», где супруги завсегдатаи и почетные гости, Цех поэтов, народившийся акмеизм - потоки бурной жизни понемногу разводили их в разные стороны. Анна пишет:
Я и плакала и каялась,
Хоть бы с неба грянул гром!
Сердце темное измаялось
В нежилом дому твоем.
Боль я знаю нестерпимую,
Стыд обратного пути…
Страшно, страшно к нелюбимому,
Страшно к тихому войти.
А склонюсь к нему нарядная,
Ожерельями звеня, -
Только спросит: «Ненаглядная!
Где молилась за меня?»
Нотки тоски, томления, скуки, разочарования проскальзывают и в его стихах. И даже ностальгическая нота: «Вот идут по аллее так странно нежны, / Гимназист с гимназистской, как Дафнис и Хлоя». Но удивительно, что декабрь 1911 г. принесет им обоим трагические известия: покончит жизнь самоубийством юный поклонник Анны Миша Линдеберг, а в Сан-Ремо умирает от неизлечимой болезни Маша Кузьмина-Караваева.
В марте 1812 г. они уезжают вместе в новое заграничное путешествие и оказываются вдруг в разных городах. Друзья обнаруживают это, когда решают послать вышедшие сборники стихов: ему – «Чужое небо», ей – «Вечер», принесший Ахматовой (она уже имеет поэтический псевдоним) сумасшедшую популярность. Гумилев один уезжал из Флоренции в Рим и Сиену. Потом вместе поехали в Болонью, Падую, Венецию. Об этом путешествии Ахматова вспоминает с большим трудом: «Я не могу ясно вспомнить Италию, может быть мы были уже не так близки с Николаем Степановичем».
18 сентября 1912 г. в родильном приюте Императрицы Александры Федоровны на 18-й линии Васильевского острова у Гумилевых родился сын Лев. Они были в Царском Селе, когда ночью у Анны начались схватки. Она заплела косы, разбудила Гумилева, отправились в Петербург.
От вокзала шли пешком, потому что Николай Степанович так растерялся, что забыл о возможности взять извозчика или сесть в трамвай. Потом он пропал. Не ночевал дома. На следующий день все пришли поздравлять, потом наконец и Гумилев с «лжесвидетелем». Поздравляет. Очень смущен.
Потянулись будни: Анна в Царском с ребенком, Гумилев часто остается в Петербурге. С грустью она вспоминает:
В ремешках пенал и книги были,
Возвращалась я домой из школы.
Эти липы, верно, не забыли
Нашей встречи, мальчик мой веселый.
Только, ставши лебедем надменным,
Изменился серый лебеденок.
А на жизнь мою лучом нетленным
Грусть легла, и голос мой незвонок.
К 1913 году Ахматова вернется в последние годы жизни в «Поэме без героя». Очень насыщенное время литературным общением, встречами, романами. Оба супруга-акмеиста всячески бравируют широтой своих взглядов, за которой скрывается боль. У Ахматовой проскальзывает: «Мужа к милой провожу», а Николай Степанович будто бы рассказывал потом, что сам на извозчике возил ее к любовнику. Они не справлялись с трагедией ... В 1913 г. у актрисы Ольги Высоцкой родится сын Гумилева – Орест. Анна частенько «случайно» находит у мужа женские письма, которые не подлежат двусмысленному толкованью. Она пишет с горечью:
Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.

И я стану – Христос помоги! –
На покров этот, светлый и ломкий,
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки,

Чтоб отчетливей и ясней
Ты был виден им, мудрый и смелый.
В биографии славной твоей
Разве можно оставить пробелы?

Слишком сладко земное питье,
Слишком плотны любовные сети.
Пусть когда-нибудь имя мое
Прочитают в учебнике дети,

И, печальную повесть узнав,
Пусть они улыбнутся лукаво…
Мне любви и покоя не дав,
Подари меня горькою славой.
Оба прекрасно понимали, что теряют друг друга. Понимали вину и трагедию несостоявшегося. Их супружество выпало на серебряный век, когда верность и крепкие браки были не в моде. Начался век безнравственности, крушения веры. Молодежь заигрывала с мистикой и оккультизмом, легко уходила из жизни. Гумилев всегда был немодным, и сам это понимал: «Я вежлив с жизнью современною». Со своим понятием о вере, долге и чести, с рыцарственным отношением к даме, он был определенно человеком 19 века. Анна же в своей жажде чистоты и духовного очищения слагала стихи монашеские, покаянные и глубоко страдала от чувства греховности.
Весной 1913 г. Гумилев «сбегает» в Африку: от Российской академии наук снаряжает экспедицию, берет с собой любимого племянника Колю-маленького. Приготовления заняли целый месяц и измотали его так, что накануне отъезда Гумилев слег с высокой температурой. Казалось, поездка расстроилась, но наутро, когда друзья пришли в этом убедиться, их встретила заплаканная Анна со словами: «Коля уехал».
Гумилев пишет с дороги хорошие, нежные письма жене: «Милая Аня, я знаю, ты не любишь и не хочешь понять это, но мне не только радостно, а и прямо необходимо по мере того, как ты углубляешься для меня как женщина, укреплять и выдвигать в себе мужчину». Он отдает должное ее развивающемуся таланту: «Я весь день вспоминаю твои строки о «приморской девчонке», они мало того что нравятся мне, они меня пьянят. Так просто сказано так много, и я совершенно убежден, что из всей послесимволической поэзии ты, да, пожалуй (по-своему), Нарбут окажетесь самыми значительными». С нежностью упоминает о сыне «Целуй от меня Львеца (забавно, я первый раз пишу его имя) и учи его говорить папа». Гумилев был любящим отцом, это он докажет после, когда сам будет заботиться о сыне в тяжелые годы разрухи и гражданской войны.
По возвращении из Абиссинии Гумилев с Анной большую часть времени проводит в «Бродячей собаке». Часто оставались до утреннего поезда (в Царское). Обычно было 5-6 человек, кто до утра сидел за столом. Ахматова рассказывала: «Я поджимала губы и разливала чай… А Николай Степанович усиленно флиртовал».
Потом появилась Татьяна Адамович. Это было серьезное увлечение Николая Степановича, длившееся несколько лет и положившее в 1914 году конец близости Гумилева и Ахматовой как мужа и жены. Татьяна хотела выйти за него замуж, и Гумилев просит у Анны развода. «Я сейчас же , конечно, согласилась! - будет рассказывать после и, улыбаясь, добавит – Когда дело касается расхождения, я всегда моментально соглашаюсь».
Ахматова поставила условием, что Лева остается с ней. Все решила свекровь, она заявила сыну: « Я тебе правду скажу, Леву я больше Ани и больше тебя люблю».
Можно подумать, что эту ситуацию Ахматова пережила легко, однако стихи ее свидетельствуют об обратном. В мае 1914 г. Гумилев вывез семью в наследственное Слепнево, а сам отправился к Адамович в Либаву, потом в Вильно, где та жила.
Однажды, находясь в Слепнево, Анна Андреевна всю ночь до утра читала письма Татьяны к Гумилеву и потом не смогла ему в этом признаться. Она пишет мужу спокойные доброжелательные письма. Коротко, сдержанно сообщает о разных делах, встречах. «Целые дни лежу у себя на диване, изредка читаю, но чаще пишу стихи. Посылаю тебе одно сегодня, оно, кажется, имеет право существовать». Она посылает Гумилеву стихи, адресованные сопернице:
Завещание.
Моей наследницею полноправной будь,
Живи в моем дому, пой песнь, что я сложила.
Как медленно еще скудеет сила,
Как хочет воздуха замученная грудь.

Моих друзей любовь, врагов моих вражду,
И розы желтые в моем густом саду,
И нежность жгучую любовника – все это
Я отдаю тебе – предвестница рассвета.

И славу, то, зачем я родилась,
Зачем моя звезда, как некий вихрь, взвилась
И падает теперь. Смотри ее паденье
Пророчит власть твою, любовь и вдохновенье.

Мое наследство щедрое храня,
Ты проживешь и долго и достойно.
Все это будет так. Ты видишь, я спокойна.
Счастливой будь, но помни про меня.
Утром, в день объявления войны Ахматова пишет эти «спокойные», как она назвала, стихи, которые выдают ее горькое сожаление об утраченной «дружбе»:
Я не любви твоей прошу.
Она теперь в надежном месте…
Поверь, что я твоей невесте
Ревнивых писем не пишу.

Но мудрые прими советы:
Дай ей читать мои стихи,
Дай ей хранить мои портреты –
Ведь так любезны женихи!

А этим дурочкам нужней
Сознанье полное победы,
Чем дружбы светлые беседы
И память первых нежных дней…

Когда же счастия гроши
Ты проживешь с подругой милой
И для пресыщенной души
Все станет сразу так постыло –

В мою торжественную ночь
Не приходи. Тебя не знаю.
И чем могла б тебе помочь?
От счастья я не исцеляю.
Анна много размышляет, видимо, о своем месте в этом доме, о роли, которую сыграла в судьбе Николая Степановича и близких. Она понимает, что только «притворилась своей» в чужом доме. Он тоже чувствует боль и необратимость утраты. В исповедальных «Пятистопных ямбах» Гумилев напишет:
Ты, для кого искал я на Леванте
Нетленный пурпур королевских мантий,
Я проиграл тебя, как Дамаянти
Когда-то проиграл безумный Наль.
Взлетели кости, звонкие, как сталь,
Упали кости – и была печаль.

Сказала ты, задумчивая, строго:
«Я верила, любила слишком много,
А ухожу, не веря, не любя,
И пред лицом всевидящего Бога,
Быть может, самое себя губя,
Навек я отрекаюсь от тебя».

Твоих волос не смел поцеловать я,
Ни даже сжать холодных, тонких рук.
Я сам себе был гадок, как паук,
Меня пугал и мучил каждый звук,
И ты ушла, в простом и темном платье,
Похожая на древнее Распятье…
Началась война, Гумилев добровольцем уходит на фронт. Все стало как-то яснее, понятнее. Муж воюет, жена с маленьким ребенком – ждут. Воюет и возлюбленный Ахматовой Борис Анреп. Она получает от мужа письма, полные заботы о ней, о сыне. «Дорогая моя Аничка» – так начинал свои письма Гумилев. «И я начинаю чувствовать, что я подходящий муж для женщины, которая «собирала французские пули, как мы собирали грибы и чернику» (цитата из поэмы Ахматовой «У самого моря»). В каждом письме вопросы о стихах, просьба присылать новые: «Твои новые стихи для меня была такая радость». «Я целые дни повторяю «где она, где свет веселый серых звезд ее очей» и думаю при этом о тебе, честное слово». Он разбирает присланные стихи, давая им справедливую и высокую оценку: «Это мне доказывает, что ты не только лучшая русская поэтесса, но и просто крупный поэт».
Война спасла Николая от духовного кризиса, внесла ясность в отношения с Адамович. И в жизни Анны тоже происходит переоценка ценностей:
Будем вместе, милый, вместе,
Знают все, что мы родные,
А лукавые насмешки,
Как бубенчик отдаленный,
И обидеть нас не могут,
И не могут огорчить.

Где венчались мы – не помним,
Но сверкала эта церковь
Тем неистовым сиянием,
Что лишь ангелы умеют
В белых крыльях приносить.

А теперь пора такая,
Страшный год и страшный город.
Как же можно разлучиться
Мне с тобой, тебе со мной?
Георгиевским кавалером появится Гумилев в «Бродячей собаке», где его будут чествовать как героя. Ни разу не ранен, однако был болен, лечился в царскосельском госпитале, в Петербурге, где Анна навещала его, потом в Массандре. Она тоже перенесет тяжелую наследственную болезнь, туберкулез, от которой умерли ее сестры, будет лечиться в Финляндии, но потом попросит мужа забрать ее, чтобы умереть. В Петербурге же вдруг, поправится. Анна и Николай встречаются по-прежнему в своем доме, фотографируются вместе с сыном, поддерживают теплые отношения. Анна навещает его в Новгороде в запасном полку, провожает как-то до Вильно, на фронт. Но в 1916 году Ахматова навсегда покинула дом Гумилевых, оставив сына на попечение бабушки.
Сборник Гумилева «Колчан», вышедший в этом году, был посвящен Т. Адамович, о которой сам поэт говорил: «Очаровательная… книги она не читает, но бежит, бежит убрать в свой шкаф. Инстинкт зверька». Тогда он уже увлечен Ларисой Рейснер и подыгрывает ей своими псевдоромантическими письмами, назначает встречи в доме свиданий.
Летом 1916 г. Ахматова побывала в Слепнево, где опять возникла иллюзия, что все, как прежде. Только жалит беспощадное чувство вины:
А! Это снова ты. Не отроком влюбленным,
Но мужем дерзостным, суровым, непреклонным
Ты в этот дом вошел и на меня глядишь,
Страшна моей душе предгрозовая тишь.
Ты спрашиваешь, что я сделала с тобою,
Врученным мне навек любовью и судьбою.
Я предала тебя. И это повторять –
О, если бы ты мог когда-нибудь устать!
Так мертвый говорит, убийцы сон тревожа,
Так Ангел смерти ждет у рокового ложа.
Прости меня теперь. Учил прощать Господь.
В недуге горестном моя томится плоть,
А вольный дух уже почиет безмятежно.
Я помню только сад, сквозной, осенний, нежный,
И крики журавлей, и черные поля…
О, как была с тобой мне сладостна земля!
Ахматова будет вспоминать: «В 1916 г., когда я жалела, что все так странно сложилось, он сказал: «Нет, ты научила меня верить в Бога и любить Россию».
Гумилев, уставший от анархии, хаоса в армии и революционных перемен, хлопочет о переводе в союзные войска, где, как ему кажется, есть дисциплина. Он оказывается в Лондоне, затем в Париже, где переживет сильную влюбленность во француженку русского происхождения Елену Дюбуше. Его «Синяя звезда» оказалась практичной и вышла замуж за американца.
В это время Анна жадно впитывает все события, которые потрясают Россию. Она понимает всю страшную трагедию происходящего. Многие друзья покидают Россию, ее возлюбленный Борис Анреп уезжает в Англию, получилось навсегда. А Ахматова считает оскорбительным даже думать о том, чтобы покинуть родину.
Фронт разваливается, Гумилеву не удалось попасть в Салоники, как он мечтал, он возвращается в революционную, охваченную гражданской войной страну. Перед отъездом в Россию в Лондоне встретится с Анрепом. Тот попытается передать Анне памятные подарки, чем возмутит Николая Степановича: « Ведь она все-таки моя жена!». Они будут говорить о поэзии Ахматовой и Анрепу запомнятся слова Гумилева: «Я высоко ценю ее стихи, но понять всю красоту их может тот, кто понимает глубину ее прекрасной души». О себе ли он говорил?
Когда Николай Степанович вернулся из-за границы (а это было в апреле 1918 г.), Анна попросила развод. Для Гумилева было неожиданностью, что ее избранник – его друг Владимир Шилейко. Он долго не мог в это поверить. «Ты любишь?» – спросил и дал согласие. Не расспрашивал, не просил остаться. Только страшная бледность выдавала его. Всю жизнь потом Анна Андреевна не могла ему простить, что он не остановил ее. Слишком доверял ей, уважал ее внутреннюю свободу. Держался мужественно и только однажды, когда они приехали вместе в Бежецк к сыну, глядя на играющего Левушку, Николай Степанович неожиданно поцеловал ей руку и грустно произнес: «Зачем ты все это выдумала?»
Тяжело было им расставаться, связь не прерывалась, она продолжала существовать, хотя Анна Андреевна старалась не бывать там, где он, избегала общих знакомых. Она замкнулась, за что Гумилев ее упрекал. Однако были общие выступления, литературная работа, так сразу нельзя было все разорвать.
Гумилев как-то поспешно женится на молоденькой, хорошенькой Анне Николаевне Энгельгардт (и опять Анна!). Она была глупа и капризна, по мнению Ахматовой, даже «какая-то темная» «У меня в молодости был трудный характер. Я очень отстаивала свою внутреннюю независимость и была очень избалована. Но даже свекровь моя ставила меня потом в пример Анне Николаевне. Это был поспешный брак. Коля был очень уязвлен, когда я его оставила, и женился как-то наспех, нарочно, назло. Он думал, что женится на простенькой девочке, что она – воск, что из нее можно будет человека вылепить. А она железобетонная. Из нее не только нельзя лепить – на ней зарубки, царапины нельзя провести».
Гумилев с головой уходит в литературную жизнь, наступает самый плодотворный период в его творчестве. Он много работает, пишет стихи, издает новые сборники, преподает, руководит поэтическими студиями, выступает с лекциями перед простым слушателем. Для Анны это были тяжелые годы: Шилейко оказался тираническим мужем, не особенно поощрял ее занятия. Ему нужна была жена в доме, а не поэт. Ей приходилось самой колоть дрова, стоять в очередях в надежде добыть какую-то еду. Впрочем, как и всем в это время…
«Донжуанский» список Гумилева растет в эти последние годы невероятно. Были бесчисленные девушки-студийки, целый гарем, но никого из них он не любит. В апреле 1919 г. у Гумилевых рождается дочь Елена. Растут заботы, все труднее прокормить большую семью. Николай Степанович работает на износ.
Редкие встречи с Анной Андреевной свидетельствуют о том, что связь продолжает существовать. Однажды она обратилась к нему на «вы», чем страшно его огорчила. Гумилев забеспокоился: не наговорили ли ей о нем что-нибудь плохое. «Даю тебе слово, что на лекциях я, если говорю о тебе, то только хорошо». Он всегда как-то боялся ее…Семейная жизнь его тоже не ладилась, Анне Андреевне казалось, что он винит в этом ее.
Ахматова вспоминает их предпоследнюю встречу. Гумилев вернулся из Крыма и пришел к ней, чтобы рассказать о трагической гибели ее брата Андрея, пригласил поучаствовать в литературном вечере. Пришел не один, чтобы встреча ничем не напомнила свидания. Разговор не удавался, Николай Степанович был сух и холоден. Когда же он, уходя, спускался по темной винтовой лестнице, Анна сказала: «По такой лестнице только на казнь ходить». Пророческий дар и здесь не обманул ее.
Гумилев никогда не скрывал своих убеждений, оставаясь самим собой даже в это бесчеловечное время. Он был далек от политики, только искусство волновало поэта. Однако 3 августа 1921 г. (август вообще самый страшный месяц для Анны Андреевны ) его арестовали. Обвиняют в контрреволюционном заговоре.
16 августа 1921 г. Ахматова напишет:
Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.
Горькую обновушку
Другу шила я.
Любит, любит кровушку
Русская земля.
О расстреле Гумилева она узнает 1 сентября, находясь в царскосельском санатории. Потом была панихида. И. Одоевцева вспоминает: «Панихида по Гумилеве в часовне на Невском. О панихиде нигде не объявляли. И все-таки часовня переполнена. <...> Ахматова стоит у стены. Одна. Молча. Но мне кажется, что вдова Гумилева не эта хорошенькая, всхлипывающая, закутанная во вдовий креп девочка, а она – Ахматова». 15 сентября 1921 года появятся такие стихи:
Заплаканная осень, как вдова
В одеждах черных, все сердца туманит...
Перебирая мужнины слова,
Она рыдать не перестанет.
И будет так, пока тишайший снег
Не сжалится над скорбной и усталой...
Забвенье боли и забвенье нег –
За это жизнь отдать не мало.
Нет даже могилы, чтобы прийти к нему. Всю жизнь она будет мучиться чувством вины, ей кажется, что в его гибели как-то она виновата. Не оставь она его тогда, может быть, он не погиб бы так нелепо… Ахматова пишет стихи, посвященные утрате. Она видит его во сне, ждет прощения, хоть какого-то знак. Гумилев навсегда останется единственным мужем, венчанным. От его имени она будет писать, будто слыша его голос:
Я с тобой, мой ангел, не лукавил
Как же вышло, что тебя оставил
За себя наложницей в неволе
Всей земной непоправимой боли?
Над мостами полыньи дымятся,
Над кострами искры золотятся,
Грузный ветер окаянно воет,
И шальная пуля за Невою
Ищет сердце бедное твое.
Белая лежишь в сиянье белом,
Славя имя горькое мое.
Его голос обвиняет. Эти строчки продиктованы чувством ее собственной вины:
В тот давний год, когда зажглась любовь,
Как крест престольный в сердце обреченном,
Ты кроткою голубкой не прильнула
К моей груди, но коршуном когтила.
Изменой первою, вином проклятья
Ты напоила друга своего.
Но час настал в зеленые глаза
Тебе глядеться, у жестоких губ
Молить напрасно сладостного дара
И клятв таких, каких ты не слыхала,
Каких еще никто не произнес.
Так отравивший воду родника
Для вслед за ним идущего в пустыне
Сам заблудился и, возжаждав сильно,
Источника во мраке не узнал.
Он гибель пьет, прильнув к воде прохладной,
Но гибелью ли жажду утолить?
Время идет, но рана не затягивается. Она продолжает слышать его голос в своем сознании. Повинуясь его просьбе во сне, Ахматова начинает собирать материалы для будущей биографии Гумилева.
«Брат», «воин», «муж» будет царить в ее снах и стихах долгие годы, которые она проживет без него. Образ его появится в «Поэме без героя», вернее не появится, так как Герой так и не выйдет на сцену. Ахматова, как и их общий друг О.Мандельштам, продолжит «беседу с Колей» на всю жизнь, будет поверять им свои поступки, оценивать так, как оценил бы он. Несмотря на присутствие в ее жизни других мужчин, мужей и возлюбленных, одиночество станет ее постоянным уделом, в одиночестве Ахматова встретит старость. В «Реквиеме» она напишет:
Эта женщина больна,
Эта женщина одна.

Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.


1998-1999, 2002.

ИванПолувеков
Сообщения: 329
Зарегистрирован: 19 июн 2009, 05:47
Откуда: Хакасия
Контактная информация:

Re: "Мой враждующий друг"

Сообщение ИванПолувеков » 04 фев 2011, 09:18

Великолепно! Но непонятно. Любое сообщение, любой законченный текст, любое Замечание (так я называю статьи на форуме) должно иметь стиль. Замечания могут быть критическими или сенсационными, хвалебными или благодарственными, вопрошающими или протестующими и так далее. Цель Вашего сообщения мне не удаётся раскрыть. А большой, огромный его объём даёт мне право высказать кое-какие замечания. Но сначала я хотел бы задать несколько вопросов.

"..покинув любимое Царское, оставив там человека, в которого была безответно влюблена.." (1905 г.) - Вы как-будто угадали моё самое сокровенное желание: Узнать, по ком страдала Ахматова почти пол-жизни (и только перелом 1936\38г оттеснил эту боль на второй план, заменив его место ЕЩЁ БОЛЕЕ СТРАШНОЙ, УЖАСНОЙ болью.)
(пока один). Я хочу предложить Вам кое-какое развитие затронутых Вами тем.

....да Вы прочитайте стихотворение Ахматовой "Дьявол не выдал..". Это стихотворение - исповедь. Поэтому читать надо ОЧЕНЬ внимательно.

ОТЦОВСТВО
10.11.04
Вы можете узнать, был ли у Гумилёва сын Лев, если ВНИМАТЕЛЬНО прочитаете стихотворение Ахматовой

Дьявол не выдал. Мне всё удалось.
Вот и могущества явные знаки.
Вынь из груди моё сердце и брось
Самой голодной собаке.

Больше уже ни на что не гожусь.
Ни одного я не вымолвлю слова.
Прошлого нет, настоящим горжусь,
И задохнулась от срама такого.


"Дьявол не выдал. Мне всё удалось." - это значит, что она в сговоре с Дьяволом, поддавшись его власти, пошла на преступление (Грех), которое ей удалось сохранить нераскрытым.

"Вот и могущества явные знаки." - эта фраза подтверждает: "Да. Удалось" - нечто проявилось совершенно отчётливо, нечто такое, за что Ахматовой нет прощения: "Вынь из груди моё сердце и брось Самой голодной собаке." Причём, вопрос касается дел сердечных. Она что-то (своё преступление) держала в тайне, и тайна до сих пор (на момент написания стхтв.) сохраняется. Самое страшное преступление, которое может совершить женщина против мужчины - это обмануть его в его отцовстве. Скорее всего, речь идёт об отцовстве Лёвы. (Выяснить, где была Ахматова за 9 мес. до его рождения).

Это стихотворение написано в 22-м году, когда Ахматова уже немного оправилась после АВГУСТА 21-го года, и могла обратиться к Гумилёву с объяснением-признанием и просьбой (вынь.. и брось..).

"Прошлого нет" - она не признавала (не допускала к себе) Гумилёва, пока он был жив, а теперь, когда его нет, она гордится своим могуществом, что ей "всё удалось", удалось "всех провести (за нос)"


PS Остаётся вопрос о действительном отцовстве Лёвы. Этот вопрос был для Ахматовой настолько важен (как и всё, что касается Гумилёва, Блока и нек. других), что она должна была поместить ответ на него где-то в своих стихах. Пока не найдено. Воистину, Ахматова до сих пор является непрочитанным поэтом (так же, как и Гумилёв (по её словам)).

ОБ ОТЦОВСТВЕ:

О том, что во время беременности у женщины происходят не только соматические, но и психические изменения - знают все, кто знаком с физиологией хотя бы на уровне первого курса института. Поэтому, желая выведать у Ахматовой тайну отцовства Лёвы, надо внимательно присмотреться к тому, что она писала в 1912 году.

Находим:
"Лижет мне ладонь пушистый кот, мурлыкает УМИЛЬНЕЙ - и яркий загорается огонь на башенке озёрной лесопильни."
1. Очевидно, нашёлся поклонник, которого Ахматова НЕ ОТВЕРГЛА.
2. Лесопильня - это усиленный образ "повыдергиванной лебеды, пахнущей теплом" - отправленные в переработку деревья (люди).
3. "Озёрной" - стоячая вода, эротика без смены партнёра, супружество.
"Крик аиста прорезывает тишь" - нет необходимости объяснять, что даже одна эта строчка свидетельствует о том, что стихотворение - о будущем рождении сына.
И добавлено, что Гумилёв здесь ни при чём: "и если в дверь мою ты постучишь, мне кажется, Я ДАЖЕ НЕ УСЛЫШУ"
("Я научилась просто, мудро жить..")

Или следующее стихотворение
"Здесь всё то же.." описывает ОБЩЕЕ состояние, в котором находилась АХМАТОВА во время беременнсти.
Спрашивается, видел ли кто-либо, чтоб Ахматова носила тёмно-синий шёлковый шнурок? Мужчин можно не спрашивать - они замечают на женщинах только алмазы, бриллианты, на худой конец, рубины, аметисты или даже ЖЕМЧУГ. А вот женщины...видят на своих конкурентках всё: как одета, как разговаривает, с кем общается, кому улыбнулась и т.д, и т.п. Многие оставили воспоминания об Ахматовой. Никто не упоминает синий шнурок. Следовательно, это - обозначение. Что же такого носит Ахматова во время беременности? Ответ: Будущего Лёву. Ура! На счастье! Ну, а какое счастье он принёс ей под конец жизни, смотри, например, воспоминания Эммы Гр. Герштейн.
"Конокрады" - те, кто крадут коней, то есть, тела (соблазнители простые, не замахивающиеся на душу соблазняемого - им нужно только тело, и то - ненадолго ( как и у конокрадов, кони - не задерживаются)). И вот этих конокрадов Ахматова не боится - она уже носит Лёву!

Об отцовстве
Ещё одно веское, на мой взгляд, соображение.
1. Тайна отцовства сохранялась и от Лёвы.
2. Стоило Ахматовой хоть чуть-чуть приспустить (или приподнять) завесу этой тайны, если бы в среде литературоведов
и друзей Ахматовой возникли хоть какие-нибудь сомнения, и в связи с ними - предположения, Лёва, будучи весьма проницательным, допытывался бы и допытался бы. А это, согласитесь, для Ахматовой было бы летальной катастрофой.
3. Именно поэтому, на мой взгляд, Ахматова оставила так мало информации об отцовстве Лёвы.
4. А Гумилев, пропьянствовав всю ночь, когда родился Лёва - был он безмерно рад, ли заливал вином свою беспомощную боль, тоску, злость, страдание? Уж кто-кто, а а он-то знал, где была Ахматова в январе 1912 года! И уж он-то знал, БЫЛ ЛИ ОН С НЕЮ В ЭТО ВРЕМЯ! И уж не отсюда ли проистекает причина, почему после рождения Лёвы "они договорились не вмешиваться в интимную жизнь друг друга"? Рождением Лёвы Ахматова доказала ему, что он для неё - НИКТО. Надо отдать должное выдержке Николая Степановича - насоящий джентльмен! - он ничем, никогда, ни одним намёком или жалобой не высказал, что знает эту тайну.
5. И, наконец, можно поставить обратный вопрос. Что же он-то, он, настоящий отец Лёвы никак не проявляет себя? Не обнаружено никаких его следов. Это обстоятельство открывает о-о-чень широкое поле для предположений. Соответственно, мы пока выступать не станем.

PS. По ходу своей заметки Вы неоднократно приближаетесь к высказанным мню выше предположениям, но одно - примыкает НЕПОСРЕДСТВЕННО. Я его выделил:
"..удивительно, что декабрь 1911 г. принесет им обоим трагические известия: покончит жизнь самоубийством юный поклонник Анны Миша Линдеберг, {Не он ли назван "Пушистым котом"? И тогда понятно, почему никто нигде и никогда не поднял голос: "Я отец Льва Николаевича!!"}...
В марте 1812 г. они уезжают вместе в новое заграничное путешествие и оказываются вдруг в разных городах. Друзья обнаруживают это, когда решают послать сборники: ему – «Чужое небо», ей – «Вечер»..... Гумилев один уезжал из Флоренции в Рим и Сиену. Потом вместе поехали в Болонью, Падую, Венецию. Об этом путешествии Ахматова вспоминает с большим трудом: «Я не могу ясно вспомнить Италию, может быть мы были уже не так близки с Николаем Степановичем».
18 сентября 1912 г.(?) в родильном приюте Императрицы Александры Федоровны на 18-й линии Васильевского острова у Гумилевых родился сын Лев. Они были в Царском Селе, когда ночью у Анны начались схватки. Она заплела косы, разбудила Гумилева, отправились в Петербург.
От вокзала шли пешком, потому что Николай Степанович так растерялся, что забыл о возможности взять извозчика или сесть в трамвай. Потом он пропал. Не ночевал дома. На следующий день все пришли поздравлять, потом наконец и Гумилев с «лжесвидетелем». Поздравляет. Очень смущен."

Черненькова Ольга

Re: "Мой враждующий друг"

Сообщение Черненькова Ольга » 04 фев 2011, 15:33

Наверное, я ошиблась разделом. Прошу прощения. Материал относится к жанру публицистики, поэтому здесь нет никаких оценок, по возможности, только факты. Хотелось проследить отношения и диалог двух великих людей. Конечно, это тоже всего лишь версия.

ИванПолувеков
Сообщения: 329
Зарегистрирован: 19 июн 2009, 05:47
Откуда: Хакасия
Контактная информация:

Re: "Воин и Дева"

Сообщение ИванПолувеков » 07 фев 2011, 13:00

"..Никаких оценок. Хотелось проследить отношения и диалог двух великих людей. Конечно, это тоже всего лишь версия."
Первая часть этой фразы находится в противоречии со второй.
Или "только проследить", или выдвинуть свою ВЕРСИЮ, своё толкование, свою ТРАКТОВКУ.
Я очень рад, что Вы применили это слово. Иначе получается, пустота, вакуум, затмение: Ну, проследили отношения. Ну и что? Ну, проследили диалог. Ну и что? Зачем? Для чего? Что это даёт читателям? Ведь всё это давным-давно известно. И если прослеживая диалог НЕ ПРОКОММЕНТИРОВАТЬ его, не высказать СВОЕГО ПОНИМАНИЯ происходящего - то такая публицистика ничего и не даёт.
Воин и дева. И я работаю под этим флагом (в этой теме). И всё творчество Гумилева, до последнего неарестованного вздоха, до момента, когда его увели 3-го августа, и всё творчество Ахматовой (до 36-го года - как бы через призму, а после 36-го - НАПРЯМУЮ), до её последнего вздоха 5-го марта - посвящено именно этой теме:
"ВОИН (это слово не совсем удачное) и ДЕВА ( это слово, естественно, обобщает всё, что есть женского в женщине, в первую очередь, женский менталитет, особенности женской психики).

PS. Ещё два штриха к "Диалогу.." (или к "Отцовству", что почти одно и то же).
Ахматова объясняет, почему ей "плохо жилось с Гумилевым" - потому что ОНА ЕГО ОБМАНУЛА:
Стихотворение написано в 1913 году, по горячим следам после рождения Лёвы:

Родилась я ни поздно, ни рано,
Это время блаженно одно,
Только СЕРДЦУ прожить без обмана
Было Господом не дано.

Оттого и темно в светлице,
Оттого и друзья мои,
Как вечерние грустные птицы,
О небывшей поют любви.

Особую нагрузку в этом стихотворении несёт слово "небывшей". Если бы речь шла о будущей любви, о той которая ЕЩЁ предстоит, которая ЕЩЁ не случилась - то в русском языке достаточно средств, чтоб выразить это "ЕЩЁ НЕ.."
А "небывшей" означает: которой НА САМОМ ДЕЛЕ не было, то есть, речь идёт о том, ЧТО признавалось за любовь, казалось любовью, но это БЫЛА НЕ любовь.
"Прожить было не дано" - с о всей очевидностью эта фраза говорит о ЗАВЕРШИВШЕЙСЯ ФАЗЕ жизни, о закончившемся периоде жизни, что вполне может ознаменоваться рождением ребёнка. А то, что ребёнок - первый, это дополнительно усиливает смысл: "период юности закончился".

А вот о заключительном этапе их отношений:

Город сгинул. Последнего дома
Как живое взглянуло окно..
Это место совсем незнакомо,
Пахнет гарью, и в поле темно.

Но когда грозовую завесу
Нерешительный месяц рассек
Мы увидели: на гору, к лесу
Пробирался хромой человек.

Было СТРАШНО, что он обгоняет
Тройку сытых, весёлых коней,
Постоит и опять ковыляет
Под тяжелою ношей своей.

Мы заметить почти не успели,
Как он возле кибитки возник.
Словно звёзды глаза голубели,
Освещая измученный лик.

Я к нему протянула ребёнка,
Поднял руку со следом оков
И промолвил мне благостно-звонко:
"Будет сын твой и жив и здоров!"
1916

"Было СТРАШНО, что он обгоняет
Тройку сытых, весёлых коней" - хромой, да ещё ковыляющий с остановками, человек не может обгонять коней. Разумеется, это - иносказание.
Дорога - поиски своей второй половинки.
Кони - человеческие тела.
Сытые - имеющие возможность удовлетворить свой "голод" в супружеских или иных связях.
Обгоняет. - Все, стремящиеся к Ахматовой, находились в своего рода состязании, так вот, этот, которого Ахматова откровенно не любила, находя в нём множество недостатков (об этом она пишет постоянно) всё-таки более остальных "трогает сердце" Ахматовой.
Нерешительный месяц - Блок.
Ребёнок - любовь.
Получается, что Гумилёв ещё в 1916 году благословил Ахматову на "новую любовь".
Разумеется, В.К. Шилейко не имеет к этому эпизоду НИ МАЛЕЙШЕГО отношения.
Следы оков - в переписке (поэтической) Гумилева с Ахматовой оковами называлась супружеская связь.


Все использованные в этом стихотворении условные обозначения - ОБЫЧНЫ для Гумилёва, Ахматвой и нек. других, поэтому здесь не разъясняется их происхождение.


Вернуться в «О творчестве»